Лев нарочито медленно опустил меня, позволив ощущать подошвой туфель пол.

– Что же ты замолкла? – Тонкая улыбка касается его губ. Совершенно мёртвая и безжизненная. От неё мне становится ещё дурнее. Уточняет участливо: – Весело тебе было?

Взгляд медленно скользит по моему откровенному платью. Силюсь представить, какой он видит меня. Как я выгляжу со стороны. И только сейчас осознаю, что согласие надеть это платье обернулось непростительной ошибкой.

– Весело, – подтверждаю, с удивлением слыша собственный голос.

Дерзость, которой я не обладала, проявляется не вовремя. Совсем не понимаю, какой чёрт дёргает меня за язык. Впрочем, я ведь хотела его проверить. Теперь отступать некуда.

Локоны, так искусно уложенные Санечкой, оказались намотанными на его кулак. От напряжения и боли на глаза наворачиваются слёзы.

А он всё тем же холодным, отчуждённым взглядом изучает меня. Не позволяя пробраться к себе в мозг.

– Выходит, мои слова для тебя ничего не значат, – заключает тихим, низким голосом, от которого по коже бегут колючие мурашки. Непроизвольно передёргиваю плечами.

– Смотря какие, – вопреки страху, шиплю сквозь зубы, вспоминая его разговор с Марго.

– Например, о том, что не стоит раздвигать ноги перед первым встречным.

Напряжение становится сильнее, волосы натянуты до предела. Он оттягивает их назад, так что мне приходится запрокинуть голову, чтобы ослабить давление.

Лицо Льва очень близко. Он нависает надо мной, давя своим ростом и габаритами.

Я слышу музыку, которая бьётся о стены спальни Андрея. Резонирует по ним, проникая внутрь. Там, за дверью, продолжается безудержное веселье. Там Санечка танцует с очередным воздыхателем и пьёт дорогое шампанское. Не подозревая, что происходит совсем рядом.

– Ты мне не папочка, чтобы указывать, перед кем раздвигать ноги, а перед кем – нет, – огрызаюсь, ощущая горячую потребность досадить ему.

Причинить хотя бы толику собственной боли, непонятно откуда поднявшейся, смешанной со злостью и обидой. Может, оттого, что он вновь намекает мне на мою половую нечистоплотность. Неизбирательность в связях.

Стоило поцеловаться с парнем, и я уже падшая. Грязная. Но, очевидно, правила действуют только в одну сторону, и на моего дядю они не распространяются. Сомневаюсь, что он блюдет целибат до свадьбы.

И может, умом я и понимаю, что это лишь его попытки меня унизить. Манипулировать. Ведь он, по сути, ничего обо мне не знает. Понятия не имеет, какой я человек.

– Ну отчего же, – ухмыляется Питон с этим своим фирменным кривым изгибом губ, выдающим презрение, которое он испытывает ко мне, – я всё же твой родственник и должен блюсти твою честь. Похоже, до меня никто твоим воспитанием не занимался.

Отшатнулась, когда Питон освободил мои волосы. И тут же принялась массировать скальп, наблюдая за тем, как его пальцы берутся за пряжку ремня. Толстая кожа покидает пояс брюк, оказываясь зажата в широкой кисти со вздувшимися венами.

Медленно поднимаю глаза вверх. Пытаясь найти намёк на то, что это всё дурацкая шутка. В самом деле, не собирается же он меня бить. Но выражение его лица говорит об обратном.

Пячусь на высоких каблуках, в одну секунду сообразив – нужно делать ноги. И бегу со всей мочи к двери. Достигаю цели, дёргаю за ручку. Но слишком поздно. Ладонь Льва надавливает на дверь, не давая мне её открыть.

– По-хорошему ты не хочешь или не умеешь. Да, Вера? – обжигает дыханием ухо.

Он стоит очень близко. Позволяя ощущать исходящий от него жар. Запах дорогой туалетной воды и свежей рубашки. Едва удерживаю себя от странного желания качнуться назад и прижаться спиной к его груди. Глупое, глупое тело!

– Ты не посмеешь, – произношу уверенно, совершенно не испытывая этой самой уверенности. Но не может же он быть реально настолько психом. – Я взрослая. Мне почти девятнадцать. Я сама отвечаю за свою жизнь.

Но, когда чувствую, как он вновь наматывает мои волосы на кулак, понимаю, что озвученные доводы для дяди пустой звук. Он тянет меня на себя, заставляя обернуться к нему лицом. Ведёт обратно вглубь комнаты, как жеребёнка на привязи.

– Ты ошибаешься, Ромашка. Твоя жизнь в моих руках. И тебе следует свыкнуться с этой мыслью. А я научу тебя смирению и подчинению, – утверждает так уверенно, будто сам верит в собственные слова. Хотя у меня от них в голове взрываются бомбы и полыхает пожарище.

– Ни за что. – Пробую вырваться, расцепить его пальцы на моей гриве. Но всё безуспешно. Глаза наполняются кровью от накрывающей меня безысходности. И когда в поле зрения попадает запястье Льва, ничего лучше в голову не приходит, как укусить его.

Надо было бы кусать сильнее. До крови, вместе с мясом. Но глупая, жалостливая часть меня не желает причинять ему боль.

– Ромашка, – с шипением выдыхает, почти не обращая внимания на мой каннибалистический порыв.

Обхватывает мою талию, наконец разжимая пальцы. Я даже не понимаю, как принимаю горизонтальное положение на его коленях на небольшой софе. Но, как только прихожу в себя от осознания позы, в которой оказалась, тут же предпринимаю попытки вырваться. Но Питон не позволяет. С ужасом ощущаю, как он сковывает мои руки за спиной. Умело обматывает их чем-то, подозреваю, что своим галстуком. Достаточно туго. Чтобы лишить меня подвижности.

От нелепых попыток выбраться становится жарко. Липкий, противный пот покрывает кожу.

– Я буду кричать, – заявляю, надеясь, что смогу пробудить в нём стыд. Ведь я его племянница. Что подумают люди?

– Будешь, – вопреки моим чаяниям, подтверждает, отчего начинает душить дурнота.

Моё короткое платье и так задралось, пока он укладывал меня на себя. И всё же питала надежды, что он не пойдёт дальше. Остановится на этом моменте. Ведь мне и так стыдно и страшно. Но нет, Питон тянет красную ткань, оголяя мои ягодицы.

Жмурюсь от стыда. На мне тонкие стринги. Бежевые. Удачный вариант, чтобы бельё не просвечивало под облегающей одеждой. Но неудачный, чтобы лежать с голым задом на дяде.

Кожа ремня проходится по ягодицам, покрывшимся мурашками. Не больно. Скорее изучая.

Слышу тяжёлое дыхание Льва, пока он ведёт орудием пыток к бёдрам. От его действий, близости тела, непристойности и недопустимости ситуации внутри разжигается огонь. Внизу живота ворочается пробудившееся желание, к которому так и не смог подобраться Акиньшин.

– Больше никаких ромашек, крошка? – доносится до меня усмешка дяди.

– Отпусти, ты не имеешь права, – вновь пытаюсь отстоять свою честь и достоинство. Пробуя перекатиться с его бёдер куда угодно. Хоть на пол.

И здесь меня настигает удар ремня, понуждая вздрогнуть, прогнуться в спине в немом удивлении. Задохнуться оттого, что он действительно это делает. Второй удар не заставил себя ждать. Кожу обожгло огнём. Хотелось попросить его остановиться. Но, кажется, он именно этого и ждал. Поэтому я упрямо прикусила нижнюю губу. Широко распахнутыми глазами смотря перед собой.