Сердце у меня колотилось. Она что, слепая? Не видит, какими глазами Грета на него смотрит? Сколько в этих глазах нежности, любви, желания? Наверное, я на него тоже смотрела такими глазами, когда вчера бросилась к нему на шею, глупая дура. Но Ольга только пожала плечами и демонстративно посмотрела на часы.

– Да-да, я ухожу, ухожу… – пролепетала я. – Последний вопрос: а как выбирают учителей? Можно ли напрямую запросить конкретного выпускника у интерната? Сразу после выпуска?

Ольга посмотрела на меня с искренним удивлением: как полицейский может такого не знать?

– Нет, конечно. Это же не конкубины, которых выбирают по их параметрам. Распределением учителей в семьи занимается Министерство гендерной интеграции, там все компьютеризировано. Алгоритм. Ну и три замены, как обычно.

Алгоритм? Из всех выпускников в дом Греты, министра гендерной интеграции, попал тот, кого она так ласково и так по-хозяйски держит за плечо? Мне предлагают поверить, что это компьютер решил? Без посторонней помощи? Как же! Ровно так же, как компьютер без посторонней помощи накрутил календарные баллы? Интересно, Грета уже тогда его готовила для себя? Она – чудовище, просто чудовище… А он? Демоны его терзают. Он сам демон… И лжец.

– Я уже ухожу… но нельзя ли попросить воды? – осведомилась я.

– Разумеется! Как невежливо с моей стороны, даже не предложила.

Ольга отошла к кулеру в углу, а я быстро достала телефон из сумки. Три звонка и четыре сообщения от Ники. Я, проигнорировав все уведомления, включила камеру и быстро сфотографировала снимок. Он мне понадобится, когда буду припирать к стенке эту семейку.

– Вы неважно выглядите, – заботливо сказала Ольга, протягивая стакан. – Так побледнели. Вы хорошо себя чувствуете?

– Я себя чувствую прекрасно. До свидания.

– Берегите себя, моя дорогая.

Я залпом выпила воду, облив свитер, сунула Ольге стакан и быстро зашагала по коридору, глотая слезы.

На ветру, среди сосен, я сумела успокоиться и привести в порядок мысли.

Зато теперь все ясно.

Я всегда повторяла себе после неудачных романов или распавшихся дружб: зато теперь все ясно.

Только раньше эта ясность приносила облегчение. Почти окрыляла. А теперь была тяжелой, как холодная вода, в которой я как будто стояла по грудь.

Меня бил озноб. Руки не слушались.

Я чуть не выронила телефон.

Тупо смотрела и смотрела на экран… смотрела машинально, ничего на нем не различая. Пока не высветилась надпись «неотвеченный звонок». Ника. Я нажала на последнее сообщение от нее: «Ади, куда ты пропала? Можешь приехать пораньше? Я себе места не нахожу. Пожалуйста!»

В сосновых лапах звенела невидимая птица. Шелестели кроны. Так. Мне надо отдышаться, сесть на велосипед и ехать в больницу. Ника просит быть пораньше, а я уже еле-еле успеваю к назначенному времени. Этот мерзавец Томми, он даже в мою семейную жизнь умудрился вмешаться, спутал мне все планы! Ну уж нет, этого я не позволю. Я никогда не опаздываю. Начала отвечать на Никино сообщение, но дрожащие пальцы не попадали на нужные клавиши. Напишу из поезда, сейчас не могу. Я подошла к велосипеду, взгромоздилась на него, начала крутить педали – и немедленно грохнулась, больно ударившись локтем и коленкой. Руки тряслись, как при болезни Паркинсона. Голова кружилась, перед глазами летали какие-то темные бабочки. Колесо перекосилось, ехать на таком велосипеде нельзя, надо тащиться до станции пешком и платить там штраф. До станции несколько километров – это значит, что я решительно не успеваю в больницу. Господи, какой ужас, как со мной могло все это случиться! Я ведь все так точно рассчитала, с запасом. Как всегда. И что же мне делать с Никой? Бедная девочка, как же она будет нервничать и переживать! И что я ей скажу? Что грохнулась с велосипеда в подмосковном лесу?

Ее нельзя оставить одну в такой день. Никак. Ей и так сейчас тяжело. Она воспримет это как предательство – и будет права. Что же делать?

Тут меня осенило. Только бы она взяла трубку, только бы взяла!

– Алло, – ответил наконец грудной, хорошо поставленный голос.

– Господи, Вера, какое счастье, что ты ответила! Мне нужна помощь. То есть – Нике нужна помощь. То есть – нам! Пожалуйста! – Голос у меня срывался, дыхания не хватало. Локоть и колено саднило, я только сейчас заметила, что на джинсах образовалась довольно большая дырка, окрашенная кровью.

– Ади, это ты? Что с тобой? Что у тебя с голосом? Ты что, маши-хуяши наглоталась? Где ты вообще? – Вера казалась искренне встревоженной.

– Вера, дорогая моя, я потом все объясню. Помоги мне, пожалуйста. У Ники в час тридцать подсадка на набережной Коллонтай, ну ты знаешь… Она там будет одна, я никак не успею, у меня тут катастрофа. Пожалуйста! Ради Ники!

Вера молчала. Я плакала, хлюпая носом и вытирая слезы грязной ладонью.

– Ади, но у меня репетиция. Я не могу вот так сорваться и уехать. Я всех подведу.

– Пожалуйста, пожалуйста, – повторяла я, захлебываясь. – Я тебе этого никогда не забуду… Что хочешь для тебя сделаю…

– Ади, ты меня пугаешь, – спокойно сказала Вера. – Прежде всего возьми себя в руки. Я тебя не узнаю.

Я сама себя не узнаю.

– Ты поедешь? Вера, скажи, ты поедешь?

– Поеду, куда я денусь, – вздохнула Вера.

– Прямо сейчас? Надо прямо сейчас, она просила пораньше!

– Успокойся, я прямо сейчас выезжаю, буду там через полчаса. Все будет хорошо. Ты, главное, сама успокойся, а то и тебя придется в больницу везти.

– Спасибо, спасибо, спасибо, – лепетала я как заведенная, постепенно приходя в себя.

Я подставила Нику, бросила ее в такой важный момент. Но если кто-то может сейчас ее обнадежить и поддержать, то это Вера.

– Ади?

– Что?

– Я надеюсь, что у тебя на все это – серьезная причина.

Серьезная причина? Что я могу ей сказать? Иду по следу то ли кролика Ангела, то ли Мужчины Апреля?

– Да, – ответила я уже почти спокойно. – У меня причина государственной важности.

13.25

В поезде я набрала номер Айны.

– Да, – ответил ее безразличный голос.

– Здравствуйте, это Ариадна, следователь по…

– Я вас помню. Нашли кролика?

– Нет. Дело в том, что…

– Что вам надо?

Я постаралась не обращать внимания на ее резкость, да и изнутри меня охватил такой жуткий холод – тоски, предательства, внезапного осознания своего одиночества, – что ничья холодность не могла бы меня пронять. Видимо, это придало моему тону искреннее равнодушие, которое, в свою очередь, проняло и Айну.

– Мне нужно спросить вас про Томми… Это очень срочно и важно.