Шрифт:
Закладка:
— Но ты ведь знаешь, что это правда.
— Да, но после первого же стакана ты начал говорить совсем иное. Даже упомянул что-то про каких-то братьев, хотя всегда говорил, что у тебя нет никого.
— Э-э-э… — Эдвард слегка прикусывает губу и резко бледнеет с чувством замирания сердца, начиная бояться, что в состоянии опьянения мог проболтаться о том, кто он есть на самом деле. — Но у меня ведь нет никаких братьев… Я… Я — единственный ребенок в семье.
— Ну знаешь, это еще не самое интересное. Меня больше всего заинтересовали твои слова о том, что тебя предала какая-то девушка и растоптала в грязи. И по этой причине почему-то все леди были для тебя мерзкими проститутками. Хотя ты все равно хотел подцепить какую-нибудь девчонку и немного пощупать ее, объясняя это тем, что у тебя давно не было секса, а твоя бывшая якобы не подпускала тебя к себе, и ее тело никогда не принадлежало тебе.
— Правда? — Эдвард начинает довольно часто дышать, пока его глаза хаотично бегают из стороны в сторону. — Я действительно это сказал?
— Ох, приятель, выпивка тебе категорически противопоказана… — устало стонет Кристофер, проведя руками по своему лицу. — Да, Джастин, ты действительно это сказал! К сожалению, диктофон я не включил, чтобы записать твои слова и потом прокрутить запись для тебя. Но ты это сказал!
— Черт… — Эдвард с тихим склоняет голову и ладонями опирается об нее, слегка оттягивая свои волосы. — Ненавижу свою жизнь… Слышь, Морган, у тебя есть веревка и мыло? Я пойду удавлюсь! Надоело уже жить и страдать! Хочу сдохнуть!
— Да, Леджер, а ты не говорил, что у тебя была девушка… — скрещивает руки на груди Кристофер. — Оказывается, тебя уже давным-давно успел кто-то очаровать, но, походу, бросил.
— Какая еще девушка?
— Да ладно, парень! Ведь все знают, что в состоянии алкогольного опьянения у людей развязывается язык, и они могут выдать все свои секреты. Они становятся полной противоположностью самих себя. Ты вот всегда казался скромным и тихим парнем, но как нажрался, так стал бессовестным и наглым мужиком, который устроил дебош и приставал к одной барменше, по дурости принесшая тебе третий стакан виски. Номерок, понимаешь ли, захотел получить.
— И ты поверил всему, что я сказал в пьяном бреду? Конечно, я плохо помню, что тогда нес, но что бы ты ни услышал, клянусь, это неправда.
— Нет, приятель, я тебе уже сказал, что алкоголь раскрепощает и делает из любого человека совершенно другую личность. Так что у меня есть все основания полагать, что ты как раз-таки и выдал мне всю правду насчет своей жизни, в которой, оказывается, произошло столько всего интересного.
— Ох, Крис, ты ничего не понимаешь…
— Чего это я не понимаю? Я не настолько глупый, чтобы не понимать некоторые вещи. По крайней мере, ни один мужик не будет называть всех девчонок проститутками просто так. И говорить, что его никто не любит, — тоже. Может, ты придумал только то, что пытаешься быть для всех героем и спасти кого-то от какой-то беды. А вот про девушек все вполне могло быть правдой.
— Нет… Я же сказал, что ты ничего не понимаешь. — Эдвард прячет голову в руках, сложенные на столе, и на пару секунд прикрывает глаза, все еще чувствуя себя просто отвратительно и страдая от ломоты во всем теле, легкого озноба и сухости во рту.
— Ты что расстался с девушкой и решил напиться? — интересуется Кристофер.
— Не совсем из-за девушки… — низким голосом неуверенно отвечает Эдвард, медленно выпрямившись и немного потерев глаза, которые ему до сих пор трудно окончательно открыть.
— М-м-м, ну и интересно, куда же ты успел влипнуть?
— Я влип еще тогда, когда был мелким щенком. Когда только родился на этот свет. Хотя мое рождение никому не принесло счастья. Ибо я не был нужен даже собственным родителям.
— С чего ты это взял, чувак?
— С того, Кристофер, что меня никто никогда не любил. Да, у меня была мать, которая заботилась обо мне и не оставляла голодным, холодным и неодетым. Но я никогда не чувствовал ее любви. Ей было все равно, есть я или нет. Это как нелюбимая работа: тебя она ужасно бесит и тяготит, но ты не можешь бросить ее, ибо тебе платят деньги. На которые ты живешь. Вот и она заботилась обо мне лишь потому, что должна была. А не потому, что любила.
— Ты очень плохо думаешь о своих родителях. Они ведь подарили тебе жизнь. Надо быть благодарным хотя бы за это.
— Да лучше бы я вообще не рождался. — Эдвард выпивает еще немного воды из стакана, который он наполняет до краев. — Зачем они вообще родили меня, если никогда не хотели этого? И я не добился того, о чем они так мечтали. Да, отец с матерью были совсем молодые, но я уверен, что они хотели вовсе не того ребенка, который у них получился.
— По-моему, ты просто наговариваешь на себя и зря так говоришь о родителях. Уверен, что они все равно любили тебя. Просто могли открыто не показывать этого. Стала бы твоя мать заботиться о тебе, если бы не любила? Да она бы просто сдала тебя в приют и забыла о твоем существовании!
— Я — просто неудачник, Крис. Неудачник, который к двадцати одному году так ничего не добился: ни денег, ни работы, ни дома, ни семьи… Ничего! Я столько лет пытаюсь понять, в чем смысл моей жизни. Но пока что я уверен, что моя судьба — быть несчастным, всю жизнь страдать и быть гадом для близких людей и поганым тявкающим щенком для остальных. И постоянно прогибаться под тех, кто хочет меня унизить и заставить считать себя неуверенным в себе мальчишкой, которому не светит ничего хорошего.
— Так, Джас, давай-ка рассказывай, что с тобой происходит. Ты сам признался, что круто куда-то влип.
— Ох, прости, приятель, но я не хочу говорить о своих проблемах… — сильно морщась и часто потирая свои глаза, хмуро отвечает Эдвард. — Не хочу говорить о том, как меня всю жизнь унижали…
— Ну ладно, я не буду настаивать. Тогда расскажи мне, что произошло с твоей девушкой.
— Она уже месяц не моя девушка, — более низким голосом бросает Эдвард. — Этот человек жестоко предал меня, предпочтя другого мужика, с которым она спала еще во время наших отношений.
— О, сочувствую тебе, чувак… —
