атласа и клетчатый домашний халат, а на коленях, подоткнутый вокруг талии, у него лежал роскошный шерстяной плед. Чего Алек не заметил вокруг, так это книг, что тоже показалось ему странным, учитывая все то время, что тот должен быть проводить в одиночестве.

– Мы очень по вам скучаем.

Мистер Даттон одарил его одной из своих слабых улыбок, которые едва искажали луноликую поверхность его лица.

– Доктор говорит, что, при выполнении некоторых требований, я смогу вернуться к работе в феврале. Вы с Вивьен переживете? Как она справляется с новой должностью? – Глаза мистера Даттона снова метнулись к часам.

Алек пожал плечами.

– Мисс Лоури, конечно, несется вперед. Сорвала все тормоза, чтобы устроить на этой неделе обед с Дюморье. Я боюсь, нам с трудом удастся снова понизить ее до кассира.

– Этого я и боялся. – Мистер Даттон слабо кашлянул. – Мистер Аллен считает, что ее стоит повысить до помощника управляющего.

Алек подумал, как много подобное повышение могло бы значить для Вивьен и как мало оно на самом деле значило в свете одновременно ее амбиций и способностей.

– Что вы скажете об этом? – спросил мистер Даттон, всегда жадный до мнения Алека.

Алек разрывался между годами вражды с Вивьен в качестве соревнующихся коллег и собственным неоспоримым восхищением ее трудолюбием и инициативностью в качестве исполняющей обязанности главного управляющего. Последнее чувство застало его врасплох.

Пока он колебался, мистер Даттон ответил за него.

– Я вынужден отказать. Полагаю, я просто старомоден. А Эви Стоун? – Решение о Вивьен явно больше не лежало на столе. – Я время от времени получаю от мисс Стоун записки, меморандумы своего рода, с новостями о процессе каталогизации для Фрэнка и меня. Но она едва упоминает остальной персонал.

– Она держится наособицу на третьем этаже, что нетрудно, учитывая частые разъезды мистера Аллена. Кстати, о них…

– А Грейс? – Мистер Даттон странно кашлянул на звук открывающейся входной двери, за которым последовал звон ключей о маленькую фарфоровую миску.

– Грейс в порядке, как всегда… – Голос Алека затих, когда он поднял глаза и увидел стоящего в дверях гостиной Фрэнка Аллена. – Ох, какое совпадение. – Алек сделал было шаг вперед, чтобы поприветствовать коллегу, но оборвал себя.

Под локтем у Фрэнка был коричневый пакет от местного аптекаря, а в правой руке он держал пачку писем, которые собрал Алек.

– О, привет. – Фрэнк тоже было выступил, но затем, встретившись взглядом с сидящим позади Алека мистером Даттоном, замер на месте. – Я просто выполнял поручения для нашего инвалида.

– Вижу, – отметил Алек самым нейтральным тоном, на какой был способен.

– Я все это сложу и присоединюсь к вам двоим, чтобы мы могли обменяться новостями.

Фрэнк вышел обратно в прихожую. Алек несколько секунд недоуменно ждал, затем обернулся к мистеру Даттону, который сидел с красным лицом.

– Позвольте мне немного приглушить огонь. – Алек подошел к камину поворошить дрова и не отрывал глаз от затухающих угольков, обдумывая происходящее. Мистер Аллен выглядел как дома, с почтой и лекарствами в руках, расхаживая здесь в воскресное утро с видом, будто бывал здесь много раз прежде. Будто жил здесь.

Что-то в натуре Алека – тенденция к осуждению, замешанная на отсутствии рефлексии, – теперь переплелось с этим неожиданным узлом нового и нервирующего знания, и вместе они придушили легкое очарование, которым он обычно владел. Он спешно попрощался с мистером Даттоном, который с явным облегчением принял мутные объяснения Алека о необходимости заглянуть куда-то еще. Он не оглядываясь вышел из бордовых дверей дома, затем сада и поспешил по дороге в сторону центра деревни.

Алек шагал, глубоко вдыхая холодный январский воздух, и чувствовал разочарование в мистере Даттоне и мистере Аллене и еще более глубокое неодобрение. Они провели много часов после работы втроем, обсуждая неустойчивое финансовое положение магазина, а также политику, путешествия и книги. Они даже стали близки, думал Алек, хотя и не так близки, как Вивьен и Грейс, в своей близости овладевшие молчаливым, бунтарским языком сестер. Алек вдруг увидел магазин как две разные и все более враждебные фракции одной семьи. Однако он и не подозревал, что Герберт и Фрэнк тоже жили семьей.

Эго Алека было странным образом ранено. Ему не нравилось, когда ему лгали; еще меньше ему нравилось узнавать эту конкретную правду. Он задумался, как эти двое мужчин могли стольким рисковать только ради того, чтобы делить постель. Любой последующий скандал означал бы конец для обоих и, тем самым, для «Книг Блумсбери».

Ирония того, что собственное пребывание Алека в магазине было придавлено памятью о близости с Вивьен, полностью ускользнула от него. Вместо этого он позволил своему нетерпимому разуму несправедливо усложнить то, что только что осознал, стоя в гостиной у огня, который Фрэнк Аллен зажег для Герберта Даттона, прежде чем оставить ему с любовью приготовленный завтрак. К сожалению для Аллена и Даттона, взгляды Алека на секс и правила приличия было таким же жестким, как и на все остальное. И это понимание не включало тайное проживание вместе двух мужчин. К счастью для самого Алека, его понимание секса следовало правилам большинства.

То, что правила большинства по умолчанию никогда не могли подходить внутренним убеждениям и нуждам всех, для Алека значения не имело. Что не было дозволено другим, для него зачастую было лишь приятной мелочью к бытию мужчиной. Он всегда с теплотой вспоминал, как потерял девственность со старшей сестрой одноклассника под садовой перголой после столь же запоминающегося матча по крикету. Во время войны он с благодарностью нашел спасение в объятиях очень молодой норвежки после продолжительного сражения возле деревни Квам, где теперь были похоронены дюжины солдат 15-й пехотной бригады. Наконец, Алек никогда не смог бы забыть интимное исследование сладострастного, цвета сливок тела Вивьен в ее собственной постели, со всеми вещами, что составляли ее тайну, разбросанными по спальне, которые ему можно будет исследовать, когда взойдет солнце.

Алек продолжил впоследствии относиться к утрате самой Вивьен скорее как к очередной жизненной потере, чем как к причине глубокой, самому себе причиненной боли, требующей внутренней рефлексии. Не стремясь понять собственную роль в своих страданиях, он был обречен причинять боль другим так же, как себе. Он позволил сексуальной истории Вивьен уничтожить мгновение истинной близости между ними, и ему суждено было сделать то же с Гербертом и Фрэнком. Алек никогда не задумывался, должны ли те, кто менее преуспел в жизни, соответствовать его стандартам. Как книжный магазин, в котором он работал, Алек идеально подходил к миру, каким он был на самой кромке второй половины века.

Глава восемнадцатая

Правило № 30

К персоналу необходимо всегда обращаться формально

Грейс не