Но доказательств у кизляр-аги пока не было. Убийцу гонца так и не нашли, хотя обыскали весь дворец и весь гарем, не пропустив ни одной комнаты. Но тщетно. Ни единой улики! Что ж, языки развязываются под пытками. А у бывшей Айше, к счастью, есть семья.

Ночь была осенней, прохладной. Кизляр-ага зябко ежился, идя по узким, путаным улицам Стамбула, погруженным в сонное оцепенение. С ним были трое евнухов и стражники. Лавочника-армянина надо взять и отвести в каземат, где со всей жестокостью допросить. Девчонок забрать в гарем, там будет видно, что с ними делать. Может, выпороть на глазах у Шекер Пара? И язык у нее развяжется.

– Лавочник! Открывай! – один из стражников требовательно постучал в дверь.

Кизляр-ага прислушался. В доме было подозрительно тихо, все окна темные. Спят они, что ли? Время позднее.

– А ну, открывай! – двое других тоже забарабанили в дверь. В соседнем доме зажегся свет.

Кизляр-ага взглядом показал одному из евнухов: туда. Пока стражники пытались выломать дверь, привели заспанного мужчину с всклоченными волосами, который насмерть перепугался, увидев столько богато одетых людей. Явно из дворца, где золото льется рекой. Да еще и стражники!

– В чем я провинился, господин? – он попытался упасть на колени перед огромным темнокожим мужчиной. Мужчиной ли? Безволосое уродливое лицо с мясистыми щеками, толстая шея. Да, похоже, это сам распорядитель султанского гарема! У горожанина, мелкого лавочника, многодетного бедняка душа ушла в пятки.

– Встань! – велел ему кизляр-ага. – А вы – тихо! – прикрикнул он на стражников. – Хватит ломать дверь, их там, похоже, нет. Мы опоздали. Ты! Отвечай! – он грозно посмотрел на перепуганного турка. – Твой сосед, лавочник, который посудой торгует. Кажется, он армянин, неверный. Где он?

– Не знаю, ага. Я видел, как они грузили свой скарб в повозку. Он и две его дочери.

– В повозку?! Когда?!

– Еще днем, ага. А как стемнело – уехали. Я не видел, жена как раз позвала меня ужинать, но слышал, как лошадь заржала. А потом колеса заскрипели.

– Куда они уехали? Зачем?

– Я не спрашивал. В деревню, должно быть. Они ведь оттуда родом.

– Послать туда людей, ага? – угодливо спросил один из евнухов.

– Не надо. Их там нет. Их, похоже, спрятали.

«А он умен», – усмехнулся Исмаил, который видел все с крыши соседнего дома и слышал каждое слово.

– Идемте отсюда, – раздраженно сказал кизляр-ага. – Мы могли бы их догнать, если бы знали, в какую сторону они поехали. Кто-то нас опередил.

«Угадал!» – подумал Исмаил, спускаясь с крыши. Он беззвучно смеялся. Вдова, которая любезно предоставила ему свой дом, терпеливо ждала внизу.

– Дать вам умыться, эфенди? – она окинула Исмаила жадным взглядом. Какой красавчик! И как юн!

– Полей мне, – он подставил руки. На крыше было грязно.

Вытираясь вышитым полотенцем, Исмаил скользнул взглядом по женщине. Не первой молодости и не красавица. Но ночью все кошки серы, а услуга нуждается в оплате. Вдова стыдливо вспыхнула, но взгляда не отвела.

– И сюда полей, – он снял рубашку, оставшись по пояс голым. Еще по-юношески тонкий в талии и узкий в бедрах, но уже широкий в плечах, как настоящий мужчина, он словно играл своей силой.

Вдова ласково провела рукой по его обнаженным плечам, потом по спине. Под горячей ладонью упруго напряглись мышцы, Исмаил резко обернулся и перехватил маленькую, дрожащую от жадности женскую руку:

– Иди сюда, – и он рванул на себя женщину, которая сладко застонала.

– Я ваша раба, эфенди…

Во дворец он вернулся глубокой ночью, с усмешкой думая, что зрелые вдовы порою слаще юных неумелых девственниц. Интересно, а какова Фатьма, когда предается любви? Дает ли она себе волю или стыдлива? Хотя она ведь была замужем только за стариками. Хорошо бы вдохнуть в нее жизнь, так, чтобы Фатьма ощутила всю ее сладость.

Он невольно посмотрел на темный балкон. Здесь она еще или уехала в свой дворец? В любом случае она сюда обязательно вернется.

* * *

Прошла неделя, другая, и гарем немного успокоился. Новая фаворитка вела себя почтительно с валиде и главной хасеки. Не заносилась, не хвасталась своим положением, хотя с тех пор, как по Золотому пути прошла Шекер Пара, султан никого, кроме нее, не звал на хальвет. А она каждый раз оставалась в его покоях до утра, и завтракали они вместе. Ибрагим со смехом говорил, что к нему вернулся аппетит и, глядя, как Сахарок поглощает яства, хочется съесть до крошки и ее со всеми ее пышными прелестями, и все, что на столе.

– Когда она только лопнет, – ворчали повара, у которых заметно прибавилось работы. – Это невиданно, чтобы женщина столько ела!

В покои фаворитки то и дело носили вазы с фруктами, а уж сладости она требовала беспрерывно! Султан же только радовался, умиляясь от того, что его Шекер Пара становится еще толще. И она осмелела.

… Первым, кого изжил из Топкапы Исмаил при помощи сестры, ставшей фавориткой султана, оказался Джинджи-ходжа. Шекер Пара теперь делала падишаху массаж головы, и это помогало снимать боль. Плюс отменный аппетит и прекрасное настроение. Ибрагим почувствовал себя гораздо лучше, нежели когда черный колдун пользовал его своими снадобьями.

– Не пей это, любимый, – шепнула Ибрагиму Шекер Пара, когда однажды ночью тот по привычке решил поддержать свою мужскую силу зельем Джинджи. – Со мной оно тебе не нужно. Только я…

Это была первая маленькая победа. Сахарку, правда, пришлось потрудиться, используя самые изощренные ласки, зато султан чуть ли не впервые отказался от наркотического напитка. Наутро Ибрагим был бодрым и свежим, а не разбитым и смертельно усталым, как это бывало раньше.

– Ты вернула меня к жизни, Шекер Пара, – удивился он.

– Тогда прогони колдуна, – попросила она. – Мне все время чудится, что у нашей кровати его черная тень.

Обрадованная валиде фаворитку поддержала:

– Черное колдовство до добра не доводило, сынок. В народе гуляют слухи, того и гляди будет смута. Избавься от колдуна, отошли его из дворца.

Она словно забыла, что когда-то сама привела ходжу в Топкапы и, если бы не он, не видать Османской династии наследников. Но Джинджи захотел единоличной власти, назначать и смещать визирей, устанавливать свои порядки: с кем торговать Османам, а с кем воевать. Этого валиде допустить не могла.

Ибрагим был краток:

– Убирайся, – велел он, сверля глазами колдуна. И недоумевая: как мог этот жалкий старик столько лет дергать его, султана, за ниточки, словно марионетку?! Воистину: черное колдовство!

Зато валиде не преминула уколоть:

– У тебя были хорошие покои, ходжа. Думаю, они тебе больше не понадобятся. Ты никогда больше не вернешься в Топкапы. Радуйся, что остался жив.