Шрифт:
Закладка:
Они шли молча, каждый думая о своем и оба — друг о друге, но пауза в конечном итоге слишком затянулась.
— Как вам спектакль? — наконец спросила Овсянникова.
— Интересная постановка. С точки зрения психологии у Вампилова все очень достоверно.
— А вы и к искусству с точки зрения психологии подходите? — улыбнулась девушка, как бы вызывая Витвицкого на словесный поединок.
Витвицкий пожал плечами, вместо ответа спросил сам:
— А вам? Понравилось?
Неожиданно Овсянникова задумалась, хотя вроде бы была готова ответить сразу.
— Если честно, не очень, — сказала она после паузы. — Мне у Вампилова «Старший сын» нравится. Фильм с Леоновым смотрели? Он какой-то светлый, и люди там хорошие. А эта «Утиная охота» и этот Зилов… Бр-р-р! Я таких зиловых по долгу службы постоянно наблюдаю.
— То есть ты на искусство тоже через призму своей работы смотришь? — неожиданно спросил Витвицкий. — Выходит, мы одинаковые.
Овсянникова остановилась, внимательно и серьезно посмотрела на спутника. Тот непонимающе моргнул, наконец понял, что ненавязчиво перешел на «ты», и смутился.
— Ой, простите, Ирина, я… не хотел тыкать… Оно как-то само вышло.
— Ничего, Виталий. Так даже лучше, — девушка опять улыбнулась, и Витвицкий улыбнулся в ответ.
— Тогда, может быть, перейдем на «ты»?
Овсянникова взяла Витвицкого под руку, и они продолжили свой вечерний променад по бульвару.
— А знаешь, как наш театр в народе называют? — спросила Ирина и, не дожидаясь ответа, сказала сама: — Трактор.
— Почему трактор?
— А ты здание хорошо рассмотрел? Оно на трактор похоже.
Капитан пожал плечами.
— Может быть… В Москве есть дом-корабль. И дом-многоножка.
— И что об этом думает твоя наука? — снова подала мяч на дискуссионное поле Овсянникова, тихонько посмеиваясь.
— О домах? — удивился Витвицкий.
— Нет, об архитекторах, которые такие дома придумывают.
Так, непринужденно болтая и в разговоре узнавая друг друга все лучше и лучше, они удалялись в туманную даль бульвара, и в этот момент им не было дела ни до загадочного убийцы, ни до расследования, ни до клубка интриг, что плелся в московских и ростовских кабинетах.
Они были просто счастливы…
* * *
Утром следующего дня из здания аэропорта бодрой походкой человека, сделавшего важное дело, вышел полковник Ковалев. Оглянувшись, он увидел служебную «Волгу» и стоящего рядом Липягина и направился к нему.
— Здорова, Эдуард Константинович, — Ковалев сунул Липягину руку, крепко пожал, улыбнулся. — Ну, что у нас плохого?
Спустя пару минут, уже в выехавшей с территории аэропорта машине, полковник слушал подробный доклад о случившихся без него событиях.
— Я резину тянул как мог, Александр Семенович, — говорил Липягин. — Но вы сказали до пятницы, а сегодня воскресенье. И он, профессор этот, падла, настойчивый и тугой такой… В общем, пришлось разрешить беседу.
— И как? Побеседовал? — Ковалев прикурил, опустил стекло.
— Отчет готовит, — кивнул майор.
— Ну, пусть готовит. Что бы он там ни понаписал, москвичи теперь с нами по-другому говорить будут, — засмеялся Ковалев. — Вот увидишь, Эдик. Против лома нет приема, если нет другого лома.
— Это да… Но… Есть еще одна новость, товарищ полковник.
Услышав официальное «товарищ полковник», Ковалев бросил на подчиненного внимательный взгляд, и улыбка сползла с его лица.
— Валяй, — сказал Ковалев и глубоко затянулся.
— Шеин отказался от своих показаний, — мрачно проговорил мужчина.
Ковалев на глазах помрачнел, выкинул окурок в окно, смачно харкнул туда же.
— Блядь, суки…
* * *
А спустя несколько часов в кабинете Ковалева на общем совещании, где были все участники расследования, кроме улетевшего в Москву Кесаева, Некрасов представил свой отчет.
— …В силу своих ограниченных умственных способностей эти люди не могли совершить убийства, — говорил он, расхаживая вдоль стола. — При этом по той же причине они не могли придумать все те истории, которые рассказали вам на допросах. Из этого я делаю вывод, что Тарасюк, Жарков и Шеин — либо кто-то из них — могли находиться на месте преступления после совершения убийства или даже во время его совершения. Но сами — не убивали.
— Евгений Николаевич, а вы представляете себе географию преступлений? — несколько раздраженно спросил Ковалев. — Как они могли случайно стать свидетелями нескольких убийств в разных городах?
— Я ученый, а не сыщик, Александр Семенович, — спокойно ответил Некрасов. — Следить за географией, искать улики и собирать доказательную базу — ваша работа, не моя. Впрочем, могу ответить на ваш вопрос: вероятно, что-то они видели сами, а о чем-то могли слышать.
— Исключено, — подал голос Липягин. — Информация закрыта. Более того, дело, которое мы ведем, имеет гриф секретности.
— Да бросьте! — пренебрежительно махнул рукой профессор. — Об этих ваших секретах вся область судачит.
С места поднялся замещавший Кесаева Горюнов.
— Разрешите? — он повернулся к Ковалеву. — Александр Семенович, вам не кажется, что вы сейчас пытаетесь отрицать очевидные вещи?
— Для меня они не очевидны. И для очень многих людей тоже, — покачал головой Ковалев и спросил у Некрасова: — Товарищ профессор, у вас еще что-то?
— Да, есть еще одно наблюденьице… После беседы с подозреваемыми и на основании их рассказов у меня возникло ощущение, что некоторые моменты, детали, подробности и так далее им подсказали следователи в ходе допросов…
За столом стало шумно, заговорили все и сразу, и в этом гомоне слышались возмущение и негодование. Полковник нахмурился, и только Липягин сидел молча, разглядывая обручальное кольцо на пальце.
— Евгений Николаевич, вы отдаете себе отчет в том, что сейчас сказали? — громче, чем следовало, спросил Ковалев, перекрывая шум. — Это серьезное обвинение!
— Я, Александр Семенович, всегда отдаю себе отчет в том, что говорю, уж поверьте, — иезуитски улыбнулся Некрасов. — И никакого обвинения тут нет. Я же не сказал, что ваши подчиненные делали это намеренно. Просто… Так устроена психика наших пациентов… простите, подследственных. В интеллектуальном плане они довольно ограниченные люди, но отделы мозга, отвечающие за фантазию, за вымысел, у них во многом даже более развиты, чем у обычных пациентов, понимаете? Есть теория, что эти вещи взаимосвязаны. Придумать что-то на пустом месте они, конечно, не могут, для этого нужно обладать развитым абстрактным мышлением, но если дать их фантазии толчок, отправную, так сказать, точку. Например, у детей…
— А попроще объяснить можете? — оборвал Липягин, не отрываясь от созерцания кольца. — Без теорий и абстракций?
— Что? Попроще… — психиатр усмехнулся. — Что ж, могу и попроще. Не могли бы вы пригласить сюда кого-нибудь из пациентов… из нашей троицы? Любого. Так вам, товарищ майор будет нагляднее, а следовательно, понятнее.
Липягин поднял голову, вопросительно посмотрел на Ковалева. Тот раздраженно кивнул.
Пятнадцать минут спустя в кабинете сидели все те
