На лице Воробьева в этот момент мелькнуло сомнение. Перспектива была ему не слишком по душе. И Кошкин дожал, бесстрастно рассуждая:

– Насильно держать вас не стану. И вы уж простите, что сгоряча назвал вас дураком некомпетентным.

Воробьев побледнел:

– Так вы не называли…

– Да? Значит, это я в мыслях. После того, как вы запороли дело и очистили алмаз из кольца вдовы Соболевой.

Воробьев неожиданно вскинул голову, как-то подобрался – и смущения в нем теперь как не бывало:

– Я и правда очистил алмаз химическим раствором, потому как грязь мне мешала проводить дальнейшие исследования, но сделал это после того, как собрал осевшие на камне частицы чистым платком и рассмотрел их под микроскопом. На алмазе была зола, если вам интересно. Собственно, я и поджидал вас вчера на улице, чтобы сказать об этом. И сказал бы еще прошлым утром – если бы вы позволили мне слово вставить!

Кошкин слушал его внимательно, недоверчиво и под конец готов был признать, что дурак в этой истории – это он сам. Однако Кошкин был лицом начальствующим и признавать собственные промахи без видимых причин не собирался.

Тем более, сказанное и правда было важным, и действий требовало немедленных.

– Так все-таки это была зола, пепел? – он подался вперед. И решился поделиться своей догадкой: – испачкать алмаз в золе вдова Соболева, я полагаю, могла с целью сделать им надпись на полях газеты. Раз ни писчих принадлежностей, ни хотя бы карандаша в садовницкой не нашлось. А после от кольца избавилась. Вероятно, опасаясь, что убийца вернется, увидит кольцо и все поймет.

– Не логичнее ли ей было волноваться, что убийца найдет записку, не кольцо? – возразил Воробьев.

Кошкин кивнул. И сказал убежденно:

– Значит, Алла Соболева попыталась ту записку спрятать. Она не могла просто оставить ее на видном месте. Не так она проста, эта вдова… – Кошкин, не глядя, схватил свое пальто и поспешил из кабинета, договаривая на ходу: – следует еще раз съездить на дачу и осмотреть все внимательней, каждый закуток садовницкой, каждый камень. Но прежде заедем к Соболевым, мне нужно кое-что забрать у сестры банкира.

Кошкин теперь сам торопился ознакомиться со второй частью дневников Аллы Соболевой: как пить дать там есть подсказки!

– Вы со мной? – как дьявол-искуситель спросил Кошкин, не закрывая дверцу экипажа.

– Так вы едете к Александре Васильевне? – переспросил Воробьев, и сомнений на его лице стало еще больше. И решительно согласился: – да, я с вами.

Всю дорогу до особняка Соболевых он, впрочем, дулся и смотрел в сторону. А Кошкин, вместо того, чтобы думать о деле, поглядывал на него, ухмылялся и размышлял о том, что ведь встреча Александрой Соболевой стала для Воробьева главным аргументом. Ладно Кошкин, у него мотивы меркантильные – он отдавал себе в этом отчет. Но вот у Воробьева, этого идеалиста, похоже, мотивы самые что ни на есть чистые. Защитить, что ли, он хочет девицу Соболеву? От него, от собственного начальника. Чует, что дело здесь не гладко.

Припомнил Кошкин, как Кирилл Андреевич и прежде просил его не обидеть сестрицу банкира. Мол, она как дитя, грешно такую обманывать. И как вчера стих, когда Кошкин намекнул ему, что тот, мол, может еще повстречать другую, вместо того, чтобы по сбежавшей жене убиваться. Уже повстречал, выходит.

И Александра эта Васильевна хороша. Тихоня. Серая мышка. Красавицей Кошкин ее все еще не считал, но, глядя на товарища, признал, что при определенном освещении девица Соболева была бы весьма недурна. Одна волосы чего стоят и глазища в пол-лица. Да и фигурка ладная.

Хотя Воробьева, нужно думать, больше привлек открытый и простодушный характер Соболевой. Видать, и правда натерпелся с женушкой.

* * *

То ли думал о ней Кошкин слишком много, то еще что, но первым, кого увидел он, прибыв в особняк банкира, стала именно Александра Васильевна. Кошкин заметил ее еще с улицы – в окне. Чем-то расстроенную, как будто. Должно быть, и она тогда же их увидела, потому что, опередив горничную, сама отворила двери.

И огромные янтарно-карие глаза и правда были залиты слезами:

– Степан Егорыч! – Соболева даже без приветствий обошлась. – Мамины дневники… они пропали!

Глава 12. Саша

Саша была в панике. Почти что в истерике. Чувствовала себя никудышной, бесполезной, откровенно глупой. Дурочкой, которую ничего не стоит обвести вокруг пальца! Даже такую малость, как сохранить мамины дневники, она не сумела. Их из-под носа у нее увели! Самым бесстыжим образом!

– Вчера только перед сном над ними сидела, перечитывала, пометки делала для вас, Степан Егорович… и утром, до того, как в классную вышла, клянусь, они лежали на моем столе! Четыре толстые тетрадки. А после захожу – а стол пустой, как ни бывало…. Простите, Степан Егорович, ей-богу простите….

Не отдавая себе отчет, Саша завела обоих сыщиков – Кошкина, и этого второго, с красивыми глазами, Кирилла Андреевича – прямо в свою спальную. Тотчас бросилась к бюро, за которым обычно писала, в надежде непонятно на что. Но дневников там по-прежнему не было.

Леночка, запыхавшись, волнуясь не меньше нее, сноровисто перебирала все книги на полках Саши, заглянула в ящики, в стол, в прикроватную тумбу. Даже под кроватью смотрела. Впрочем, при появлении сыщиков, Лена прекратила свои поиски, явно бесполезные, наспех пригладила волосы и неуверенно предположила:

– Может, дети взяли почитать?.. Напрасно, Саша, ты не имеешь привычки запираться! Я немедля спрошу Люсю и Петю.

И исчезла за дверью.

– Вы доверяете вашей гувернантке? – со скепсисом спросил Кошкин.

– Да, всецело! – вопрос показался Саше нелепым. Хотя сыщик, конечно, не знает Лену так, как знает она, а потому и сомневается. Это логично. Она объяснилась: – это Леночка уговорила меня отнести дневники вам. Без нее, право, я долго бы еще смогла решиться. Уж кому-кому, а ей точно нет резона их прятать.

– Речь идет о дневниках вашей матери?

Вопрос задал второй сыщик, Кирилл Андреевич. И Саша, поздно спохватившись, прикусила язык. Не стоило говорить при нем: кажется, Степан Егорович сдержал слово и никому о дневниках не сказал, даже помощнику. А она все разболтала…

От души выругав себя, Саша приняла, что ничего теперь уж не поправишь, и подняла робкий взгляд на Кирилла Андреевича.

– Да. Просите, я не сказала вам прежде, но, смею надеяться, что вы честный человек и не станете говорить о дневниках кому бы то ни было…

– Уверяю вас, что не стану. И