Это он водил меня в школу магии на проверку, хотя и всё знал заранее. Это он принял первую, ударную дозу моих слёз из-за того, что магия моя на нуле, и никогда, никогда! С этой отметки не сдвинется. Это он размещал меня в этой квартирке, из дому притащил тысячу мелочей, которых тут не хватало, а денег на них у меня не было.

Он бурчал. Бурчал всегда, и всегда делал вид, что недоволен, но всегда-всегда поддерживал меня. И не столько словом, сколько действием. А когда не бубнил, улыбался тепло, вот только сейчас…

Сейчас мою улыбку не поддержали. Распахнутая дверь открыла интересную картину: улыбка с лица шефа сползала, а вот ошарашенность, как и бледность, наоборот, наползали.

— Что?

Я испугалась — уж не сердечный ли приступ?

— Это… — слабое движение указательного пальца в сторону Акулины, — это… что?

Я повернула лицо к акуле. Какая же красавица! Поцеловала её.

— Это моя подруга, Акулина. Знакомьтесь, бру Шехмар! — и повернула зверюгу к Шефу.

Бру отшатнулся от приблизившейся к нему морды монстра, споткнулся о валявшуюся на полу испорченную мантию.

— Благодарю, не стоит, — его чёрные глаза обеспокоенно обшарили меня с головы до ног, бледность понемногу отступала. — Пригласишь в дом?

— Да, проходи. Выпьем чаю, — и я отступила в кухню, давая проход начальству. Отложила Акулину и поставила чайник греться.

— Зачем испугала меня зверюгой своей?

Когда он закончил церемонно развешивать на вешалке одежду и, приглаживая взлохмаченную брюнетистую шевелюру, повернулся к мне, я утрировано дружелюбно улыбнулась ему. А попросту — оскалилась.

Что ответить человеку, который живёт в большой семье и любит у меня задержаться на чай? Он устаёт от множества людей, ему хочется побыть в тишине, отдохнуть от суеты многолюдной семьи, от своего дома, где он нарасхват, от постонной спешки на работе. И вообще от людей.

А мне порой и поговорить не с кем. Некого обнять. Не к кому прижаться. Нет рядом никого, кто бы согрел.

Вот и шью я себе Акулину, подружку подушку-обнимушку. А что чёрная она, так другой ткани не нашла. А что под хохлому расписана, так чтобы веселее было, да и нервы успокаивает эта вышивка.

Только разве это объяснишь?

А когда Шеф пару минут назад затарабанил в дверь, и моё сердце провалилось куда-то в подвал, — если он есть, конечно, в этом доме, — я отчаянно позавидовала психиатру, который сказал: «Я отъеду по работе» и проглотил две таблетки фенозепама. Мне вот очень не хватило этих самых таблеток. А то ведь просто отъехала бы. И кем он будет закрывать самый сложный перекрёсток трёх Врат? Я ведь много раз просила уже не колотить так, я пугаюсь.

Поэтому не без злорадства сказала:

— Мы в расчёте: ты меня испугал, я — тебя, — и активировала греющий камень под чайником.

Шеф Усатый надулся было. По его мнению мне давно пора было привыкнуть к его странной манере стучать. Но обиду переборол, ведь чайник почти сразу заскулил, согреваясь. А Шеф любил мои чаепития. И сам чай, и всё, что к чаю. Для него все мои вкусняшки были жуткой экзотикой, а пожр… гм, поесть он любил — круглый, выпирающий живот не оставлял в этом сомнений.

Хотя я грустила о том, чего в этом мире не было — о хорошем чёрном, с чабрецом или с мятой.

Кстати, плита вовсе не была чем-то сверхсложным — нагревательный камень активировался либо магической искрой (которой у меня не было), либо специальным активатором, который мне принёс Шеф. И почему меня не подпускали к ней в доме Жажи, я так и не поняла.

— Слушай, какой ты злой человек, а?! Я пришёл отчёт твой услышать, похвалить тебя, что справилась, поздравить, а ты… — усаживаясь за стол, скроил Шеф грустное лицо, по привычке бурча и выговаривая. В сочетании с обвисшими щеками и длинным носом, всё это выглядело уморительно и совсем не начальственно.

— Чай будешь?

— Буду, — буркнул недовольно начальник и повёл длинным носом — я же говорила что он любит мой чай? — И рассказывай, что там было.

— А то вы не знаете, — я достала чистую кружку, Шефом когда-то подаренную и перед ним же и водрузила.

И пока я ставила на стол сухарики и как бы варенье, то есть сушёные в сахарной крошке фрукты, он с нескрываемым интересом изучал угощенье, даже кончик его носа шевелился. Но это ни чуть не мешало ему говорить строго, по-начальничьи.

— Нужно отчёт написать. Контора требует! — толстые, но удивительно ловкие пальцы сцапали вкусняшку из самой серединки и мигом засунули её в рот под моржьими усами.

Когда мы с ним только познакомились, я его боялась — постоянное недовольство, показная неприязнь, да ещё внешность… Мой шеф, бру Шехмар, чем-то напоминал мне Гилерма. Возможно, грузноватой фигурой, медлительностью движений, а может, вот этими усами чем-то похожими на всклокоченный брови дядюшки, оказавшимся лишь маской чудовищного Жажи. Но вероятнее всего другим — пренебрежительным отношением ко мне.

— Ты же знаешь, Шеф, я плохо пишу.

Чайник закипел, и я наполнила чашки. Длинный нос едва заметно задвигался, а выпуклые карие глаза чуть прикрылись. Я только усмехнулась — вот ведь лакомка!

— Зоэ! — строго глянул на меня явно довольный Шеф.

Довольство его было понятно — чай пах вкусно, а фрукты в сахаре он просто обожал.

— Зоэ, вечно ты прибедняешься и кокетничаешь, — толстые пальцы ухватили кружку за мощную ручку, а губы, почти не видные за нависающими усами, потянулись к парящему содержимому.

На самом деле, если буквально переводить слова, то наша беседа больше походила бы на расшаркивания в восточном стиле.

«Уважаемый, вы много знаете и уж тем более для вас не секрет, что мои скромные способности не дают мне возможности писать без ошибок и тем не позорить вас, моего благодетеля и начальника», — это были мои слова, на которые бру ответил: «О, прекрасная и таинственная Зоя, попавшая к нам из облаков, о твоих знаниях и замечательных способностях известно даже начальнику моего начальника, не то что мне, сирому и убогому. И скромность твоя велика, и украшает тебя, однако, с таким заданием ты справишься, я верю. Я не однажды убеждался