Домой вернулась лишь к вечеру. Усталая и голодная. Припаленная горячим июльским солнцем. Пропахшая запахами свежей земли и трав.

Соскочив с подножки трамвая — остановка была напротив их дома, — Кристина перебежала улицу и у самого подъезда услышала:

— Пани Станкевич! Хвилечко![5]

Она приостановилась, обернулась, увидела: к ней торопливо шел сосед из квартиры, что помещалась под ними.

Пожилой человек, без ноги, на протезе, он в этом доме одним из первых приметил семью Станкевичей. Первым стал учтиво здороваться с Кристиной, с Зосей.

— Пани Станкевич! Хвилечко. Брат панны Зоси приехал…

Глава десятая

АНАТОЛИЙ

Совсем не такою представлял себе встречу с пани, Станкевич Анатолий Климушин. Совсем не такою представлялась ему пани Станкевич.

По тому единственному письму, что Климушины получили от нее, по письму Казимира Войтецкого, хоть тот и стремился воздать должное названой матери Татьянки, пани Станкевич виделась Анатолию женщиной властной и жесткой. Отнюдь не склонной к эмоциям.

Поэтому, обдумывая предстоящую встречу с нею, отдавая себе отчет в том, что встреча эта будет нелегкой, Анатолий считал, что должен так же четко, как и она в своем письме, высказать свою точку зрения на случившееся.

Он видел свою задачу в том, чтобы, отнюдь не пытаясь воздействовать на чувства — не унижая себя до этого, — логически доказать Кристине Станкевич, что ни у его матери, ни у него не может быть никаких притязаний на Татьянку — на ее возвращение в родную семью.

Его задача, как понимал Анатолий, заключалась в том, чтобы доказать Кристине Станкевич, что нет у нее оснований препятствовать свиданию Татьянки с матерью. И нет на то морального права с точки зрения самой элементарной человечности.

В Польшу Анатолий приехал по туристической путевке. Приехал, почувствовав, что ни к чему не приведет и ничего не разрешит переписка.

Получив письмо от Войтецкого, он поначалу еще надеялся, что Татьянка сама откликнется на его письма, те, которые лично ей, в ее руки отдал Войтецкий. Но шло время, от Татьянки известий не было. И поняв, что ждать нечего, Анатолий подал заявление в завком на туристическую путевку. Купил учебник польского языка «Для желающих изучать самостоятельно».

Анатолий желал «изучать самостоятельно», чтобы без посторонней помощи разговаривать с женщиной, воспитавшей его сестру.

Чтобы без посторонней помощи говорить со своей сестрой.

Он купил набор учебных пластинок и, ложась на час позже или же поднимаясь на час раньше, в зависимости от своих заводских смен, постигал упорно особенности польского языка.

«Польские прилагательные доставят вам много трудностей», — предостерегал учебник. Анатолий мужественно преодолевал эти трудности.

Он привыкал к необычному для него обращению. «Пан», «пани», «паньство».

Слова эти, как следовало из учебника, надо было употреблять вместе с именем или фамилией того, к кому обращаешься.

Кроме того, слова «пани», «пана», «паньство» соответствуют русским местоимениям «ваш», «ваша», «ваше» — учил Анатолий.

«Чи пан Марек Калиновски есть в дому?»

«Чи пан зна пани Кристина Калиновски?»

Крутилась пластинка на проигрывателе, и комната наполнялась мягким звучанием польской речи, особыми ее интонациями. Они вызывали в Анатолии память детства, барака, лагеря…

Так Анатолий готовил себя к поездке в Польшу, к встрече с сестрою и с названой матерью сестры.

Эта встреча должна была для него разрешить многое, потому что Татьянка, боль и память о ней, ощущение неясной своей вины перед ней все эти годы не покидали Анатолия.

Все эти годы Анатолий искал Татьянку.

Не только Татьянку. Мамины близкие подруги и дальние, пережившие, как и его мать, Освенцим, тоже искали своих утерянных там детей.

От их имени Анатолий писал в Бюро розысков. И в Красный крест. Добивался того, что письма эти передавались по Всесоюзному радио. Писал в газеты Польши и ГДР.

В Оцке он слыл знатоком по розыскам. И умельцем по таким письмам.

Но женщины эти, чаще всего одинокие, утратившие семьи в войну, обращались к Анатолию с разными просьбами. Негодное для жизни жилье, неправильно определенная пенсия, болезнь, обида, несправедливость… «Похлопочи, сыночек!»

Они считали, что имеют святое право на его помощь. Он был одним из немногих белорусских детей, которые уцелели в Освенциме, его считали счастливцем.

Мать его была одной из немногих белорусских женщин, чье дитя, чей сын уцелел в Освенциме, отыскался, вернулся к ней. Ее считали счастливицей.

Мать его понимала это. И Анатолий понимал это.

То, что он уцелел и вернулся, а судьба других детей неизвестна, словно бы налагало на него особые обязанности перед этими женщинами.

Анатолий писал заявления, просьбы, жалобы. Ходил, а случалось, и ездил с ними в различные приемные, к различным начальникам всяких рангов.

И так как просил он не за себя, добивался не для себя и был нерушимо уверен в справедливости того, чего добивался, то нередко побеждала его уверенность.

Каждый год в день освобождения Освенцима, в один из последних дней января, каждый год в другом городе собирались на встречу уцелевшие, выжившие узники Освенцима — с каждым годом их становилось все меньше и меньше.

Кроме матери, с Анатолием приезжали на эти встречи бывшие узницы из Оцка и его окрестностей.

Постаревшие, болезненные, больные! Не будь Анатолия с ними, они, скорее всего, не решились бы двинуться в этот путь.

Женщины эти привыкли считать его как бы общим, своим. Так же, как и Анатолий привык себя чувствовать ответственным за них.

Он вырос в атмосфере их судеб. Их утрат. И мужества, потому что жизнь каждой из них отмечена была мужеством, зачастую неброским, невидным, даже несознаваемым.

…Примерно представляя себе, какой будет его встреча с пани Станкевич, готовясь к этой встрече, как к поединку, Анатолий, однако, не мог представить себе, как встретит его Татьянка.

В душе он был убежден: Татьяна не забыла его. Не могла она позабыть его, как и он не мог забыть теплую тяжесть повисшего на его плечах Татьянкиного тельца, ощущения шершавых ее ручонок, накрепко обхвативших шею.

Уезжая в Польшу, Анатолий ничего определенного не сказал матери. Мать лишь недавно оправилась от инфаркта, такого тяжелого, что врачи опасались за ее жизнь.

Видно, терпеливое Катино сердце не выдержало этого резкого перехода от счастливого ожидания, счастливой веры в скорую встречу с дочерью к сознанию того, что снова остается только надеяться…

Семью Станкевичей он также не известил о своем приезде. Не сообщил, выезжая из Оцка. Не сообщил из Варшавы, где группа пробыла несколько дней.

Следующим пунктом маршрута был Краков. В Краков приехали поздно вечером. Анатолий едва дождался утра.

Из