Из разбитого окна дуло, Варг не замечал холода – вытатуированный у сердца волк грел его жарким пламенем Тьмы. Где же этот чертов нож? Теперь уж не до жиру. Один удар. Только один. Прямо в сердце.

Снова послышался звон – в комнату летели комки снега. Уже ломились и в дверь, а снизу стучали шваброй рассерженные соседи. Нет… Сначала их. Этого недомерка и девку… Варг усмехнулся. Вместо одной жертвы – три! Это понравится Хозяину! Отыскав наконец нож, он бросился к двери…

– Ах…

Зазвенел по ступенькам холодный клинок, и заломленная за спину рука вспыхнула дикой болью.

– Ну, вот. Так-то лучше будет, голубчик. – Старый полицейский комиссар, похожий на сенбернара, защелкнул на руках Варга наручники и втолкнул в квартиру. Магн с Хансом радостно захлопали в ладоши.

Споткнувшись о порог, Варг полетел головой вперед… И вместо того чтоб удариться лбом в стену, пропал, сгинув в дикой слепящей тьме!

– Куда ж он делся-то? – удивленно вскричал комиссар.

– Мы зайдем поищем?

– Нет уж… – Полицейский осторожно заглянул в комнату. – Ба! А вот, кажется, и наша «потеряшка».

Уже через час освобожденная Стигне пила горячий кофе в родительском доме в компании Ханса, чувствовавшего себя героем дня, вернее сказать, ночи. Комиссара и Магн с ними не было – по просьбе девушки полицейский повез ее домой к опекунше, что, впрочем, ничуть не омрачало всеобщую радость. Даже бегство Вольфа, которого, кстати, так и не нашли. В комнате Стигне тихонько играл «Карпатиан Форест», за окнами по-прежнему ярко светила луна, круглая, как бубен шамана. Где-то далеко за лесом истошно завыл волк. Или, может быть, показалось?

– Конечно, показалось, – подув в чашку, усмехнулась Стигне. – Откуда здесь волки?

– Он все-таки прошел, – оглядываясь на луну, тихо произнес Дирмунд, вынимая жертвенный штырь из груди молодого смерда, так некстати забредшего в эту ночь в корчму Мечислава-людина.

Глава 6

Руны

…Руны украсили

щит бога света,

копыто Альсвинна,

 и Арвака уши,

и колесницу

убийцы Хрунгнира…

Старшая Эдда. Речи Сигрдривы

Май. 865 г. Шугозерье

Больше трех месяцев прошло с тех пор, как поселились в поруганной усадьбе Дивьян с Ладиславой. Дивьян – законный наследник убитых колбегами – пока так считали, что колбегами – хозяев и Ладислава-беглянка. Сама не знала – чего от жизни хотела. Вроде и весела, и красива девка, а все ж чувствовал отрок, гложет ее сердце неведомая злая кручина. Вроде только что смеялась, и вдруг – на тебе! Уже сидит смурная, а то и плачет. О чем кручинится – про то Дивьян не спрашивал, захочет – сама расскажет, а не захочет, ее дело. Весяне вообще в чужую жизнь не лезли и свою от чужих берегли. Ладислава даже бранилась иногда, экий, говорит, лешачина! Отрок не обижался, помалкивал, он вообще по жизни был молчалив, а уж девчонка, в иные дни, за троих болтала. Дотошной оказалась – прямо не оторвать! На охоту пойдут с Дивьяном – про каждого-то зверя выспросит, про каждую птицу. Потом на коре ножичком вырежет буквицами, вечерами сидит – учит: белка – орав, волк – хяндиказ, лиса – ребой, конди – медведь.

Дивьян вечерами сидел и дивился: и чего на коре пишет, коли и так запомнить можно? А не запомнишь, так спроси, ведь он, Дивьян, рядом.

– Дурень ты, – Ладислава взъерошила на голове отрока волосы. – Я ж так и буквицы все запомню, давай вместе?

– Эй, – коротко ответил тот.

Девчонка хмыкнула. Знала – «эй» по-весянски – «нет». Ну, нет так нет. В конце концов, парень Дивьян неплохой, очень хороший даже, жаль, возрастом маловат, хотя, может, это и к лучшему, был бы постарше – давно б кидал горячие взгляды, а так… Обращается, как с сестрицей старшей, слушается почти что во всем, так и зовет – Чижа – «старшая сестрица», а ведь, кроме этого слова, еще и «сизар» – просто «сестра» в весянском языке есть. Ну, чижа так чижа, Ладислава не обижалась.

– Лада-чижа, налима будешь? – Отрок осторожно снял висевший над костром вертел с рыбой. «Налим» – по-славянски сказал, по-ильменски, не по-своему – «мадех».

Они сидели во дворе усадьбы перед разожженным костерком – смотрели, как за Шугозером заходит солнце. Месяц май-травень, а по-местному – семенд-куд – давно уже вступил в свои права и теперь, оправдывая название, шумел травами, шептал что-то ласковое нежными листиками берез. В такой вечер, тихий и чудный, совсем не хотелось сидеть в четырех стенах, вот и Дивьян с Ладиславой не шли в дом, не разжигали очаг, а расположились во дворе, распахнув настежь ворота. Солнце заходило за озером, оранжевые осколки его пламенели в воде, за густыми зарослями орешника и вербы. Меж небольшими холмами журчал прозрачный ручей, соединяющий главное, большое, озеро с вытянутым средним. В ручье и поймали налима, да не одного, а в компании с форелью.

Ладислава осторожно положила печеную рыбу на ржаную лепешку – вкусно!

Улыбнулась. Вот и зима позади, и весна уже, считай, на исходе, впереди лето – что-то будет? Здесь-то пока хорошо, а вот как там, в родной Ладоге? Как там девки, отпели уже веснянки? А будут ли прыгать через костры на Перунов день? Наверное, будут… Ладислава вздохнула. Что греха таить, скучала она по родным местам, по знакомым людям… и по молодому варяжскому ярлу с глазами, как вон то дальнее озеро. Ведь от него-то, от Хельги, и сбежала сюда, стараясь забыть все. Да вот не забывалось что-то.

Шмыгнув носом, Ладислава незаметно утерла слезу. Ничего, проживем, зимой-то, поди, хуже было. А так, что и говорить, все, что нашлось в амбарах, посадили – жаль, мало вышло, так ведь и не большое семейство у них. Смилостивятся боги – дадут урожай, а нет, так и охотой прожить можно, и рыбы в ручьях да озерах видимо-невидимо. Жить можно. Только скучно…

– Я вот все думаю… – обернулся к Ладе Дивьян. – О колбегах, об убийцах. А ведь они непременно явятся еще раз. Тут-то я и отомщу им, ведь нельзя же злодеяние оставить неотомщенным… Думаешь, не смогу? Ведь я один, а их много? Нет, Лада-чижа, смогу. А тебе вот что скажу: одна, без меня, в лес не шастай – я там и ловушки, и западни всякие сделал, чужой ни за что не пройдет – попадется, а если и выберется,