— Ну-ка, бабы, садитесь плотнее! — скомандовала Софья Карповна, видя, что женщины от холода и тяжких дум совсем пали духом. — Еще плотнее, еще… Вот так. Шурочка, подгребай солому за спину. Сейчас я начну вам сказку сказывать. Хотите про Ивана-царевича? Или про Конька-горбунка?

Спустя полчаса в дверях показался Семен в распахнутом полушубке, с красным, словно после бани, лицом, с которого еще не сошла довольная ухмылка. На ходу он торопливо что-то глотал, губы у него лоснились. Развернувшись вокруг колодца, машина снова двинулась к большаку.

Позади осталась большая часть пути. Женщины приободрились и после сказки, рассказанной Софьей Карловной, как-то даже повеселели, и холод вроде бы уже не так пробирал, потому что сидели они теперь тесной группой, плотно прижавшись друг к другу. Молодую учительницу устроили в самом центре, и Софья Карповна то и дело трогала ей руки, поправляла платок, стараясь защитить от ветра. Людмила Николаевна благодарно кивала головой и что-то говорила слабым голосом — слов не разобрать из-за воя метели и дребезжания в кузове, — в лице у нее не было ни кровинки, и чувствовалось, что внутри у нее все еще болело, хотя операция по удалению аппендицита прошла вполне благополучно.

— Теперь уже недолго осталось! — громко, чтобы все слышали, подбадривала женщин Софья Карповна. — Тарханово проедем, а там — рукой подать. Увидим на горе церковь — считай, дома.

Тарханово — когда-то богатая, а сейчас совершенно разрушенная деревня — стояло на перекрестке двух дорог; здесь целый месяц шли упорные бои, на главной улице сгорели почти все дома, и даже бетонная труба нового колодца была сплошь исклевана осколками.

Останавливаться здесь было незачем, тем не менее, как только проехали перекресток, Семен начал тормозить, а вскоре и совсем остановился.

— Это еще что такое? — не выдержала Софья Карповна и выпрыгнула из машины. — Ты что опять затеял? — вся дрожа от негодования, закричала она на Семена, который, выйдя из кабины, энергично работал согнутыми в локтях руками. Видно, и его прохватило в дырявой кабине. Но вид у него по-прежнему был довольный и с лица не сходила какая-то дьявольская ухмылка. То ли он вспоминал минуты, проведенные в теплом доме, то ли наслаждался своей ролью полновластного хозяина.

— Говорят, тут чайную открыли. Так погреемся малость. Я только побегу гляну…

— Я тебе дам чайную! — не помня себя, закричала Софья Карповна, схватила его за лохматые отвороты полушубка и стала трясти изо всей силы. Семен только покачивался слегка, и ухмылка у него на лице проступила отчетливее.

— А что такого? Запретишь нешто? — с деланным испугом и продолжая ухмыляться проговорил Семен, пятясь от нее к кабине.

— И он еще спрашивает, что такого? — кричала, задыхаясь, Софья Карповна. — Урод несчастный, злодей.

Отцепившись от Семена, она рванула дверцу кабины. На дорогу со звоном посыпалось собранное им богатство. Под руку Софье Карповне попался трофейный солдатский ремень с металлической бляхой. Она выхватила его и стала хлестать Семена этой бляхой. Семен сначала отбивался от нее шутливо, подставляя под удары толстые рукава полушубка, но вскоре это ему надоело; лицо его яростно передернулось, он поймал на лету ремень и вырвал его из рук Софьи Карповны.

— Ополоумела, что ли? — заорал он и швырнул ремень далеко в сугроб.

— В чайную захотел! Греться ему надо! — все еще кричала Софья Карповна, не в силах удержать накопившуюся злобу, а сама присматривалась, что бы ей еще схватить в руки потяжелее из валявшихся на снегу предметов.

Но в это время женщины, увидев, что кабина освободилась и ободренные примером своей подруги, стали кричать, что учительницу надо пересадить из кузова.

— Возьмите в кабину. Пропадет ведь на таком юру! — звонче всех раздавался голос Матрены Хватовой, которую схватка Софьи Карповны с Семеном вывела наконец из оцепенения.

Софья Карповна, забыв про Семена, подбежала к борту и стала помогать Людмиле Николаевне. Та еле передвигала ноги, и Семен волей-неволей вынужден был подхватить под руки больную учительницу и усадить ее в кабину.

— А ты сгинь, мымра! — со злостью отпихнул он Софью Карповну и рванул машину с места.

Когда Софья Карповна выбралась из сугроба, машина была уже далеко. Но женщины, сидящие в кузове, так неистово забарабанили по бочкам, что Семен, испугавшись, невольно затормозил, и запыхавшаяся Софья Карповна успела перевалиться через задний борт на солому.

Дальше в дороге уже никаких приключений не было, если не считать, что у самой церкви, поднимаясь в гору, машина сломалась и женщины пошли пешком, ведя под руки больную учительницу…

И вот теперь, тридцать лет спустя, раза по два в месяц Семен выпивает для храбрости и приходит к Софье Карповне просить прощения. У нее уже давно все перегорело, не осталось ни зла, ни обиды, а только легкое удивление — неужели в человеке так поздно проснулась совесть и мучает его. Но какое-то подсознательное чувство говорило ей, что дело не в совести, что тут какая-то другая причина, и ей было любопытно узнать — какая именно.

Живя в одном селе и наблюдая Семена, она видела, что прошедшие годы не сделали его лучше. В то время как многие его сверстники, вернувшись с войны, шли учиться и стали потом крупными руководителями, он оставался все таким же — грубым, неразвитым и необразованным, и единственную книгу читал года три и при случае упоминал об этом. И плащ он носил какой-то допотопный, из серого брезента, какие давно уже не носили даже в деревне.

— А все-таки любопытно, — сказала Софья Карловна, прикурив от зажигалки, присланной с фронта из-под Кенигсберга вместе с вещами мужа, — машина действительно тогда сломалась?

На Шурочке Семен все-таки женился. Произошло это в последний год войны, когда было особенно голодно, а у Шурочки, как назло, тяжело заболела мать и жить стало совсем невмоготу. Все, что можно было продать и обменять на хлеб, было продано и обменено, снова надвигалась зима с морозами и метелями, а с фронта, тоже как назло, от НЕГО перестали приходить письма, и Шурочкой овладело отчаяние; а у Семена в доме было так тепло и основательно, постоянно что-то шипело и жарилось на большой, жарко горевшей плите, и Шурочке все чаще стало казаться, что теплого угла и доброго куска хлеба человеку вполне достаточно для счастья. И в один из таких вечеров, когда Семен привез и сбросил у ее крыльца несколько поленьев дров, подобранных им на дороге, она больше не колебалась и согласилась стать его женой.

Ни тогда, ни теперь Софья Карповна не осуждала Шурочку, так как знала, что слишком велико было ее одиночество, слишком бедна