Петр Степанович кивнул.

— Я возьму новую фамилию и отделюсь от семьи, — озвучил он. — Отец будет только рад. Наша семья уже не первое поколение служит Романовым, Дмитрий Алексеевич, и такой шанс — стать боярским родом — никто не упустит. Отец первым же меня высечет, как только узнает, что я посмел отказаться.

Я взглянул на него с сомнением. Но пока ничего говорить по этому поводу не стал. Конечно, выигрыш от такого поворота очевиден. Однако разрушать семью ради смены сословия кажется мне несколько... недостойным.

— Во-вторых, тебе нужно жениться, — продолжил я. — И сделать это как можно скорее — потому что, сам понимаешь, не может быть рода там, где есть лишь один человек. Случится что с тобой, и мне опять искать человека на освободившееся место?

Петр чуть улыбнулся, но тут же подавил это выражение, стараясь удержать лицо серьезным.

— Об этом можете не беспокоиться, Дмитрий Алексеевич, у меня есть на примете невеста, — сообщил он. — Правда, она сейчас в Москве, но это вопрос географии.

Я хмыкнул.

— Захочет ли твоя невеста менять столицу на Красноярск, который до сих пор непонятно, выживет ли или захиреет окончательно? — спросил я. — Впрочем, тут твоя воля — как решишь этот вопрос, меня, по большому счету, не касается. Но ты должен его решить.

— Будет сделано, Дмитрий Алексеевич, — заверил меня Слуга.

— И последнее, Петр Степанович, — произнес я, поглаживая пальцем столешницу. — Большого выбора свободного жилья у меня нет. Тебе достанется имущество почившего рода Хоркиных. А оно оставляет желать лучшего. Так что придется первое время потратиться на ремонт и обустройство пустого особняка.

Все, что осталось от Хоркиных — голые стены. Так что кроме бетонной коробки, откуда даже двери с окнами вынесли, ничего не осталось. Не считая того, что вся собственность бывшего боярского рода распродана и размазана по княжеству тонким слоем.

Фактически, кроме самого высокого звания боярина, я ничего не предлагаю Петру Степановичу.

— Конечно, я выделю некоторую сумму, чтобы ты первое время не чувствовал стеснения в средствах, — продолжил я после короткой паузы. — Но и сумма будет небольшая. Я не могу содержать боярский род, как ты понимаешь. И остальные не поймут, и возможностей у меня таких нет.

— Дмитрий Алексеевич, — выпрямился в кресле Петр. — Я вас чем-то не устраиваю?

— С чего ты это взял? — усмехнулся я. — Думаешь, я тебя отговариваю? Нет, я просто констатирую факты. Будет сложно, и тебе нужно к этому готовиться уже сейчас. Ты, Петр Степанович, возможно, отличный Слуга рода Романовых и хороший управленец, как показало твое назначение в городскую транспортную службу. Но боярином ты еще не был, и тебе придется налету схватывать, каково это — быть главой рода.

Он склонил голову.

— Прошу прощения, Дмитрий Алексеевич.

— У меня на тебя, Петр Степанович, — махнув рукой на его извинения, продолжил я, — огромные планы. Как человек, пришедший в Красноярск из Казани, ты должен быть лучше, выше, сильнее любого местного боярина. Понимаешь? На тебя ложится тяжкий груз ответственности. По тебе будут судить всех новых бояр, которых я со временем посажу в Красноярске. И если ты в чем-то ошибешься, где-то не вытянешь — это будет удар не столько по тебе и твоей семье, сколько по мне и моему авторитету. Поэтому я и затеял этот разговор, Петр Степанович. Ты должен всерьез понимать, что работа тебе предстоит адская.

Несколько секунд он молчал, обдумывая мою речь, после чего кивнул, подтверждая, что услышал.

— Я справлюсь, князь.

Я улыбнулся и поднялся на ноги. Протянув руку через стол, дождался, когда Петр Степанович пожмет ее и, кивнув ему на выход, опустился обратно. Уже когда Слуга коснулся двери, я окликнул его:

— Петр Степанович! Последнее — подумайте, какую фамилию хотите обрести, когда станете боярином.

Он улыбнулся, вновь поклонился мне со всем уважением и вышел.

* * *

Московский особняк великих князей Выборгских, приемная главы рода .

Анна Михайловна сидела в кресле, закинув ногу на ногу и покачивая туфелькой в воздухе. Соколова держала в руках документы о разводе с его высочеством Гербертом фон Бисмарком, но особой радости на ее лице не было.

Работа с патриархом накладывала немало ответственности и поглощала много времени. Так что в свете стали видеть Анну Михайловну реже, зато репутации ее не коснулась внезапная пропажа мужа. Теперь уже бывшего.

— О чем задумалась, сестренка? — спросил Иван Михайлович, входя в приемную отца.

Соколова взглянула на брата чуть затуманенным раздумьями взором, но через мгновение на ее лице уже сияла беззаботная улыбка.

— Размышляю, как распорядиться своим имуществом в Германском рейхе, — ответила она, откладывая документы в сторону.

Иван Михайлович кивнул, опускаясь в соседнее кресло.

— С тех пор, как государь объявил об упразднении великих княжеств, скоро месяц будет, — произнес он. — Отец все время пропадает в Кремле, брата нет. Мы с тобой вдвоем остались не у дел. Но ты же знаешь, что я всегда помогу тебе, если потребуется?

Анна Михайловна хмыкнула.

— На словах, да, нас упразднили, — произнесла она негромко. — Только я что-то не ощущаю, чтобы мы чего-либо лишились от этих нововведений. Или ты полагаешь, назначение отца губернатором отдалит нас от столицы? Нас во всех официальных бумагах до сих пор величают не иначе как великими князьями, и так будет еще очень долго.

— Государственная машина всегда работает с задержкой, — ответил Иван Михайлович, пожимая плечами. — Да и приказ об упразднении великих княжеств не касался наших семей, только территории. Подданных у нас никто не отобрал, разве что привилегии немного урезали, да то и не страшно — царь просто привел в порядок законы Русского царства да подчинил нас себе. В сущности, ничего не поменялось.

Соколова улыбнулась, глядя на брата.

— Сила на месте, власть на месте, только название другое, — сказала она. — Так что мне делать с имуществом в Германском рейхе?

— Продай его короне, — легко ответил Иван Михайлович. — Кайзер — первое заинтересованное лицо. Герберт фон Бисмарк, может быть, и был плохим мужем, однако он все еще внук Вильгельма, так что восстановить семейный баланс для кайзера будет не лишним. Ты же и сама понимаешь, что стоит ему приказать, и ни один немец