— Что это такое?

— Высокий театр рассказывает про бремя страстей человеческих. О любви и ненависти, о дружбе, предательстве. Раскрывает души людей реальных и вымышленных перед толпой зрителей, чтобы пусть и на короткий миг приятно потревожить их собственные души и увести мысли к чему-то высокому, достойному и благородному, заставив забыть о низменном.

— Что тогда такое «низкий театр»?

Жозефина изогнула бровь, призадумалась на минуту.

— Вот смотри. Отправился, например, наш славный маркиз Годфруа воевать с бьёрнцами, дабы нажить на этом денег и немного авторитета. Среди граждан Сен-Мари ходят самые разные слухи о том, что же там происходит. Начиная с «герцог от бабы своей сбежал», до «наши славные рыцари бьются с полчищами демонов в преисподней». Потом на это дело смотрит герцог Жофре, которому богатый и авторитетный Годфруа, как кость в горле, и он решает немного помочиться на авторитет Годфруа. Тогда он отваливает мешок золота труппе из трёх голых карликов и трёх толстяков, которые с помощью деревянных фаллосов и обнажённых ягодиц перед всем честным народом изображают, как бьёрнцы гоняют Годфруа. Потом Годфруа возвращается из похода, видит, что тут про него распространял Жофре, и объявляет ему войну, якобы за какую-то деревню. А чтобы людям было понятно, что здесь собственно происходит, Годфруа платит ещё золота тем же карликам и толстякам, которые теперь изображают, как солдаты маркиза гоняют деревянными фаллосами самого Жофре.

Жозефина вздохнула.

— Вот так и получается, что мы воспринимаем театр, как наш путь к чему-то чистому и вечному, но правят бал там голые карлики с деревянными фаллосами. Эй, ты чего замер?

Сердце Генри, кажется, перестало биться вовсе. На каждой стене вдоль улицы висели розыскные плакаты. И с каждого плаката на него смотрело плохо нарисованное, но всё же узнаваемое лицо Блонди.

«Разыскивается живым или мёртвым. Вор, убийца, грабитель, скотоложец, прелюбодей. Тридцать монет серебром за голову».

— Извини, — промямлил Генри, — мне надо уйти...

Опрометью он бросился назад. Генри летел так, что ноги почти не касались земли, а легкие разрывало от быстрого бега. Задыхаясь, ворвался в таверну.

— Где Блонди?!

Дядюшка Мак сидел за столом и кропотливо пересчитывал горстку монет раз за разом.

— Блонди? А, он того. Уволился и уехал.

— Уехал?! Уволился?! Что?!

— Ну да, говорит, всё, поеду, дядюшка Мак, искать лучшей жизни. Спасибо тебе за всё. Буду, говорит, тебе писать письма, такой ты хороший человек, говорит, дядя Мак.

Остолбеневший Генри переводил взгляд из одного угла трактира в другой, словно надеясь там увидеть Блонди, пока не остановился на кучке денег на столе. Тридцать монет серебром.

Генри почувствовал, как ярость заполнила каждую клетку его организма. Он фурией подлетел к столу, отбросил его в сторону. Горстка монет взвилась в воздух, зазвенела по полу.

— Ты что творишь...

Дядюшка Мак не успел закончить фразу, как Генри сшиб его со стула, схватил за грудки и прижал к полу.

— Где Блонди, отвечай, сволочь? Ты его продал, продал, да?

Лицо Мака стало отчаянно красным, как у варёного рака.

— Он убийца и вор, — хрипел хозяин таверны, пока Генри всё сильнее прижимал его к полу. — Вон его рожа, по всем столбам висит, сам иди посмотри. Я доброе дело сделал, сукин сын ты сумасшедший!

Несколько человек налетели сзади и пытались оторвать Генри от горла трактирщика.

— Уберите руки, сволочи! Что они с ним сделали? Кто его забрал? — спросил Генри, отпуская трактирщика, поднимаясь на ноги и отталкивая окружающих.

— Откуда мне знать? — Мак сел на полу, растирая горло. — Я пошёл в караулку и сообщил о нём.Пришли солдаты, выплатили мне положенную награду и увезли его! Этот сукин сын Блонди мне тут драку устроил, схватился с ними на лестнице. Мебель попортили! Клиентов перепугали! Как есть убийца, верно там всё сказано, пригрел змей на груди, и тебя и его! Два урода неблагодарных! О тебе тоже надо было бы сообщить! Вы с этим уродом и толстяком три сапога пара! Подельники! Жулики!

Чувствуя, что задыхается, Генри вышел из трактира, побежал по улице. Нашёл стражника, сунул ему монету и тот рассказал, что они действительно утром задержали опасного преступника, Томаса Строу, которого разыскивал сам барон. Арестовали и увезли в тюрьму. Через пару дней повесят, спокойно закончил речь стражник.

Мир в глазах Генри ходил в бешеной круговерти. Надо найти Хрюшу. Если кто и знает, что делать сейчас, то это только он. Генри опрометью полетел на постоялый двор, где вчера они оставили отсыпаться друга. Хлопнул дверью так, что тряхнуло стены, расталкивая постояльцев ворвался в номер. Хрюша лежал ничком на кровати и так оглушительно храпел, что можно было бы подумать, что в комнате поселился медведь. Комната носила очевидные следы вчерашнего загула. По всем углам валялись бутылки и остатки еды. В потолок был воткнут кинжал, с которого свисал на шнурке дамский корсет. На стене углём кто-то изобразил задорно ухмыляющегося поросёнка. В рисунок, в районе задницы, была воткнута вилка и там же виднелись отметины, подозрительно напоминающие мощный укус. Генри отвлёкся на эту картину и вознёс благодарности богам, что не помнит всех событий вчерашнего вечера, затем отчаянно затряс приятеля за плечо.

— Хорхе! Хорхе, проснись уже, ради всех богов!

Хрюша оторвал помятое подушкой лицо и что-то невнятно пробормотал, очевидно посыл в известное место, и снова уткнулся в кровать. Генри ругнулся, слетел вниз по ступенькам в общий зал. Выхватил у кого—то из рук кувшин и побежал обратно. Не колеблясь ни секунды плеснул приятелю в лицо холодной водой. Хрюша взвизгнул и сел в мокрой кровати, от резкого движения голова его, по-видимому, почти взорвалась и он обхватил её ладонями.

— Генри, — сказал он, — ты с ума что ли сошёл, чего творишь?

Говорил он так медленно, будто язык распух, как варёная сарделька и каждое слово давалось ему с болью.

Генри схватил Хрюшу за плечи и тряхнул, приводя в чувство.

— Блонди в беде!

— А? Чего?

— Его арестовали и увезли в тюрьму! Его повесят!

С минуту Хрюша мучительно переваривал услышанное. Когда же до него дошло, его раскрасневшееся, болезненно скорченное с похмелья лицо стало белеть.

— О великие боги. Генри, не шути так, пожалуйста, ты же шутишь, да?

— Нет. По всему городу висят