— Ну, наконец-то, — сказал он.

Вот так просто. Не повышая голоса. Так, что я даже не нашлась что ответить. Я уселась в кресло. Он выводил какие-то цифры, что-то подсчитывал на калькуляторе и находился очень далеко от меня. Одним словом, был таким, каким я знала его всегда, — серьезным, прилежным и ненавидящим, когда его отвлекают. Какое-то время я молча смотрела на него. Это было невероятно! Этот спокойный человек был преступником, и по его вине я убила невинного! Как только я пыталась сконцентрироваться на этой ужасной мысли, она ускользала от меня, как фокус в оптическом приборе, который никак не удается поймать. Я заставляла себя связать между собой две правды, сражающиеся в моей голове. «Так как вторая пуля моя, то первая — его». Он продолжал считать, не поднимая головы. Взбешенная внезапным приступом гнева, я произнесла:

— Как хочешь!

И уже собиралась выйти, когда он наконец-то соизволил заговорить.

— Папин пистолет больше не наверху, я сделал это после того, как мне позвонил этот полицейский из Антиба.

Я вернулась на место. Бернар потер глаза, будто на него накатил приступ мигрени. Наконец он слегка стукнул кулаком по столу.

— Он здесь, — продолжил он. — У меня не было времени подумать, но…

— Значит, — сказала я, — ждешь, чтобы убить меня, как тогда мою мать.

И тут я взорвалась.

— Ты ничего не сможешь со мной сделать. Представь себе, я приняла кое-какие меры. В настоящее время в руках моего нотариуса находится письмо, которое он вскроет после моей смерти. В нем есть и настойчивое требование о вскрытии. Кроме того, я подготовила подробный документ для ассоциации «Уметь умирать». В нем я рассказала все.

— Все? Ты уверена? — перебил меня Бернар.

— В чем?

— Я о твоих любовниках. Не только о Доминике, но о всех остальных.

— Каких остальных?

— Послушай, Кристина, если ты хочешь правду, так давай выкладывать все до конца. После Доминика были другие!

— Ложь!

— Зачем же ты проводила у своей матери все субботние вечера? Не ври. Она ведь была твоей сообщницей.

— Я запрещаю тебе…

— Ах, пожалуйста, без громких фраз. Здесь ты говорила: «Я иду к маме», а там ты говорила: «Бернар думает, что я у тебя. Если он позвонит, скажи, что я только что вышла».

Что я могла ответить, ведь это была правда. Но не та правда, которую представлял себе он. Я заставила себя говорить спокойно.

— Насчет Доминика, признаюсь…

— Ты настолько любила его, что решилась на самоубийство после его отъезда?

Он говорил почти шепотом, и чувства наши казались схожими.

— Тебе этого не понять, — с презрением заметила я.

— Ты так думаешь? Я нанял частного детектива, и он следил за тобой. Я страдал как… как… Не нахожу слов просто потому, что их не существует вообще. Я ничего не мог с этим поделать, если тебе нужна была такая любовь, которую я не мог… Но ты не имела права, Кристина… Еще с Домиником я, может быть, мог бы и смириться. Когда я увидел тебя в клинике, жалкую, с забинтованными запястьями, мне стало так больно. Но потом! Все началось сначала. И с кем? Этого я не хотел знать. Я отблагодарил детектива, но с ужасом ждал приближения выходных. Наступала суббота, ты одевалась, прихорашивалась. «Я иду к маме, Бернар». Она была просто сводницей.

— Забери свои слова обратно! Немедленно! — вскочила я.

Мы оба вдруг стали задыхаться. Я чувствовала, что он готов выдернуть ящик стола, схватить пистолет и выстрелить в меня. Что касается меня, то если бы у меня был пистолет, я бы не раздумывала. Он понемногу успокоился, и нервная дрожь в руках исчезла.

— Я мог бы назвать ее иначе, — пробормотал он. — Но это уже не имеет значения. Хочешь ты этого или нет, но она была еще больше виновата, чем ты. И я не выдержал. Сквозь нее я целился в тебя. У меня больше не было сил.

— А теперь?

— Теперь? Ты хуже, чем все, что я думал о тебе.

Он снова говорил хорошо поставленным голосом торговца марками, общающегося с клиентом.

— Я не сумасшедший, Кристина. Ты из тех женщин, которые без зазрения совести бросают надоевшего ей мужчину, но не терпят, чтобы бросали их. Стефан изменил тебе. Ты его убила.

Нас разделяла уже не просто пропасть. То была бездна. Как объяснить это ему?

— Я думала, что Стефан убил мою мать за то, что она уволила его. Бедный мой Бернар! Мои любовники! Любовь! Да ты просто ненормальный!

— А ты?.. Но не будем браниться, как… как…

Бедняга все подыскивал сравнения. Вне поля своей деятельности он был не так уж умен. Но в чем-то он был прав. Мы оба уже не воспринимали оскорблений. А кот слушал, время от времени пошевеливая одним ухом.

— Ты, естественно, рассказал все своей матери.

— Именно, что нет. Я совсем не хочу, чтобы она знала, что моя жена преступница.

— Тебе больше нравится, что ее невестка вышла замуж за убийцу?

Выхода не было. У каждого из нас было одно и то же оружие против другого. Но что приводило меня в отчаяние, так это то, что он, так же как и я, считал себя правым. Если он застрелил мою мать, так это было во имя его морали. А я в некотором роде была невиновна в смерти Стефана. Я просто ошиблась.

— Я сдам тебя, — сказал Бернар.

— Я тебя тоже. И твоя мать узнает не только, кто я, но и кто ты.

Он бросил на меня взгляд более чем жуткий, поскольку сумел сохранить бесстрастное лицо эксперта.

— Не забывай, — добавила я, — что я прямо сейчас могу рассказать ей всю правду о тебе.

И тогда отвратительная гримаса скривила его губы. Он выдвинул ящик стола, достал из него пистолет и навел его на меня.

— Малейший намек — и я выстрелю, — сказал он. — Будь что будет, но в Париже еще не перевелись адвокаты.

— Ты не слишком умен, Бернар. Неужели ты думаешь, что я держусь за эту жизнь? Бедный мой, не забывай, ведь я уже однажды умирала. И самое большое одолжение, которое ты можешь мне сделать, так это убить меня здесь, немедленно.

Тут я поняла, что попала в цель. Он повернулся к Принцу.

— Она же сумасшедшая, — пробормотал он.

Я же продолжала:

— Целься в сердце, как ты поступил с мамой. Ну же! Видишь, слабо! Так вот слушай. Ты никогда не сможешь хладнокровно убить меня,