современные исследователи, это полностью соответствует истине»[659]. Отметим, что как раз современные учёные так не считают, однако укоренившиеся в историографии стереотипные штампы до сих пор многими воспринимаются как нечто само собой разумеющееся.

Очернённый источниками Аттал в начале своего правления был отнюдь не самодуром, а учёным, предпочитающим умственные занятия. Как убедительно показали К.М. Колобова и О.Ю. Климов[660], он не был плохим правителем и реально заботился о благе государства. Само прозвище Эвергет (Благодетель) подтверждает это. Вопреки утверждениям Х. Хабихта и А. Шервин-Уайта[661], подданные относились к нему хорошо – об этом однозначно свидетельствуют сохранившиеся эпиграфические источники[662], разительно отличающиеся от сообщений источников нарративных[663], поскольку они рисуют совсем другой образ царя – заботливого, внимательного к нуждам подданных. Это невозможно объяснить официозным характером надписей – они перечисляют его конкретные дела. Много сделавший для изучения эллинистического Пергама О.Ю. Климов доказал, что традиционно власть царя там была огромной[664]. Отметим, что Аттал успешно справлялся со своими обязанностями – его правление «ничем не отличалось от правления предшественников»[665]. Он был явно неглупым человеком и при этом не хотел зла Пергаму; совершенно очевидно, что ему было присуще чувство ответственности за благо государства, повторимся: именно в первый период его правления. Негативные оценки царя явно необъективны.

Самые мягкие из них – крайне чудаковатый государь… чуть не помешанный на странностях[666], загадочная личность[667], странная и мрачная фигура[668], эксцентричный царь[669], сатрап Рима[670], жестокий самодур, создавший восточную деспотию[671], жестокий и замкнутый мизантроп[672]. Эксцентричный, если не сказать хуже, правитель, непонятно, то ли сумасшедший, то ли здоровый, преследовавший людей или сам подвергающийся преследованиям[673].

Г. Хафнер, комментируя изображение Аттала на гемме, приведённой в его книге, безапелляционно заявляет: «Выражение лица на гемме подтверждает оценку, данную Атталу III античными авторами (полусумасшедший чудак)»[674]. Любые оценочные суждения сугубо субъективны, на нас, например, портрет царя производит совсем другое впечатление: тонкое, красивое, умное, мечтательное и болезненное лицо рефлексирующего интеллектуала с явно ослабленным здоровьем.

Выражая ещё совсем недавно господствовавшее в науке отношение к царю, Г. Бенгтсон пишет: Аттал III – личность, недостойная восседать на троне[675]. На некорректность столь уничижительной характеристики Аттала указал Э.Д. Фролов: автор книги видит в царе «совершенно никчёмное существо, не допуская мысли об искажении образа этого правителя тенденциозной римской историографией»[676].

Выше мы уже отмечали, что казни придворных – это, очевидно, проявления не характера, а болезни царя. Тревога и беспокойство при постоянной аффективной напряжённости заметно ослабевает или даже исчезает лишь при возможности причинить страдания другим[677]. А контролировать себя в полной мере так много перенёсший царь уже не мог: любая боль, физическая или психическая, «сопровождается той или иной психической реакцией»[678]. В состоянии аффекта Аттал казнил приближённых, возможно, его последующая депрессия была вызвана именно сожалением и раскаянием. Люди, аффективно заряженные идеями, реализуют их в определённых условиях, а поскольку для них характерны подозрительность и восприятие внешней среды как враждебной, то у них затруднена правильная оценка ситуации, т. к. она легко меняется под влиянием аффекта, – при повышенной раздражительности это часто приводит к убийству[679]. Неприятные ощущения в теле и психике могут привести к мании преследования и бредовым идеям физического воздействия на окружающих[680]. Скорее всего, люди, казнённые Атталом, действительно были невиновны.

Последние годы жизни царь вёл себя явно «нестандартно» и совсем не так, как прежде. Латентная (скрытая) форма неврозоподобной шизофрении выражается в небольшом аффективном снижении, чудаковатости и не всегда легко обнаруживаемой резонёрской разноплановости мышления[681]. Очевидно было, что царь сильно изменился, но подданные едва ли могли понимать скрытые причины таких изменений. Даже психиатры не всегда могут распознать маскированную депрессию[682]. Депрессивные состояния в развитом обществе признаются болезнью, в отсталом – считаются проявлением характера или наваждения от злых духов, потусторонних сил[683]. Античные авторы видели в Аттале тирана, перенося на всё его правление те проявления болезни, которые имели место лишь в конце его жизни.

Но не только этим объясняется их общая недоброжелательность к Атталу. Любой новой власти свойственно очернять предыдущую власть, чтобы подчеркнуть, насколько она была хуже нынешней. Римским авторам был выгоден образ безумного самодура Аттала, ни за что ни про что истребляющего своих подданных, работая на контрасте, после этого легко было показать, что римское правление стало благом для Пергама. «Римлянам было необходимо убедить всех, что захват ими Пергама стал очередным “благодеянием” Рима»[684].

3. Всё вышесказанное опровергает версию об отравлении Аттала. И снимает такое обвинение с римлян, якобы совершивших это преступление.

4. Всё это позволяет лучше понять обстоятельства появления «странного завещания». Очевидно, римские политики воспользовались болезнью царя и сумели склонить его к написанию такого завещания. Отойдя от государственных дел, страдая и физически, и психически, царь должен был потерять интерес ко всему на свете и легко пойти на такой шаг. Возможно, он уже не мог полностью контролировать свои поступки, ведь вся его предыдущая политическая деятельность заботливого правителя, пекущегося о благе своих подданных, вступает в резкое противоречие с поступком, переводящим сограждан в бесправное положение римских провинциалов.

5. Всё вышеизложенное – это дополнительный штрих к характеристике римской дипломатии, стремящейся использовать всё возможное в своих интересах, выжать максимум возможного из любой ситуации. Даже из болезни зависимого монарха. Видимо, это была прекрасно спланированная и блестяще проведённая акция давления на измученного семейной трагедией и болезнью человека. А это показывает, какими методами и средствами римские политики добивались своих целей.

6. Время составления завещания приходится, очевидно, на вторую половину его правления. Римляне просто воспользовались его болезнью. Иначе он едва ли подписал бы такой документ. Когда человек полностью погружается в искусственный мир своих галлюцинаций и бредовых построений, у механизмов левого полушария, ответственных за вероятностный прогноз, уже просто не остаётся потенциалов и валентностей для адекватной оценки реальности, и поэтому вероятностный прогноз и использование прошлого опыта страдают при «позитивных» синдромах. При такой постановке вопроса снимается противоречие между повышенной активностью левого полушария и его функциональной недостаточностью: просто гиперактивность ориентированна на ирреальный мир, а функциональная недостаточность относится к миру реальному, оба же мира находятся в состоянии конкуренции[685].

Сколько времени продолжалась активная фаза его болезни, когда он забросил государственные дела? Судя по всему, не более 2–3 последних лет его правления. Известно, что царь был автором трудов по виноградарству и оливководству, исследовал лекарственные и ядовитые растения, птиц, рыб, насекомых, изобрёл пластырь для ран и язв кожи