Шрифт:
Закладка:
Бенедикт всмотрелся в символы, вытатуированные на теле отца — в знакомую толчею значков, в которых он только начинал учиться ориентироваться. Он снова потряс отца за плечо.
Ответа не последовало.
— Отец! — закричал Бенедикт, — Пожалуйста! Я не понимаю, что ты хочешь сказать.
Он подбежал к двери и позвал на помощь. Оставленный дежурить жрец появился почти сразу же. Он поклонился Бенедикту, протиснулся мимо него, быстро подошел к постели и упал на колени. Сначала он положил руку Артуру на грудь, затем поднес ухо к носу и рту пациента и замер, прислушиваясь.
— Он же просто… — начал Бенедикт.
Жрец резко поднял ладонь, требуя тишины, а затем приложил кончики пальцев к шее Артура. Подождал, встал, взял с подноса с инструментами небольшой прямоугольник из полированной бронзы и поднес его к носу больного.
Бенедикт знал, что это значит. Боясь того, что увидит, но не в силах отвести взгляд, он с растущим опасением смотрел, как целитель повернул к нему маленький бронзовый прямоугольник. Полированная поверхность осталась совершенно чистой. Отец больше не дышал.
Целитель покачал головой, встал и, подняв ладони на уровень плеч, начал напевать тихим, гудящим голосом.
Бенедикт прижался спиной к стене, не сводя глаз с тела отца. «Нет. Этого не может быть, — пробормотал он, стуча кулаком по стене и не замечая этого. — Он только что разговаривал со мной. Он не мог уме… — Мальчик не мог заставить себя произнести это слово.
Он кинулся к постели отца, упал на его тело. Не почувствовал никакого сопротивления, никакого отклика. Он сжал лицо отца в ладонях и с удивлением почувствовал, что оно еще теплое.
— Не оставляй меня! — Его голос надломился. — Пожалуйста… не оставляй меня!
Сильные руки подхватили его и отнесли на пару шагов. Голова Артура безвольно повернулась набок. Бенедикт вырвался.
— Он без сознания, — выкрикнул он. — Надо его разбудить.
Жрец что-то произнес, покачал головой и снова запел.
Во дворе послышался мощный глухой удар — что-то ударило в ворота храма. Бенедикт повернулся на звук. В комнату ворвался слуга, взглянул на молящегося жреца и снова исчез. Бенедикт, почти утонувший под тяжестью огромной волны горя, сложил руки и тоже начал молиться, молиться так, как никогда в жизни до этого.
Следующее, что он увидел — Анен, стоявший перед ним с мрачным выражением лица. Второй жрец печально смотрел на юношу. Он указал на тело своего друга и сказал что-то, чего Бенедикт не понял. Он помотал головой, тогда Анен взял его за руку и подвел к постели. Он приложил руку молодого человека к телу его отца и держал ее там. Тело остывало.
Анен снова заговорил.
— Мы хотели ему помочь, но не смогли. Его душа вошла в Дом Мертвых и теперь путешествует в загробных мирах. — Он указал на тело на постели и, казалось, ждал ответа.
Бенедикт смотрел на фигуру, застывшую с рукой на груди. Преобразование началось; тело больше не проявляло признаков жизни. От него осталась только оболочка, унылая, сломанная оболочка. Человек, которого он знал и любил, ушел из жизни.
ГЛАВА 15, в которой вновь возникают старые призраки
Вильгельмине нравилось посещать аббатство в Монсеррате, и она с нетерпением ждала следующего визита туда. Ничего и никогда она не ждала с таким нетерпением и замиранием сердца. В некотором смысле это напоминало чувство, испытанное ей еще в школе, накануне ежегодной экскурсии в Британский музей; она любила это место, любила подготовку к поездке, наверное, похожие чувства испытывает паломник, вступающий на путь, ведущий к святому месту. Возможно, она и сама была таким паломником.
Одна только мысль о работе с братом Лазарем, о долгих беседах за кухонным столом в обсерватории высоко в горах, под кисловатое вино и разговоры об астрономии, космологии и физике, о попытках проникнуть в тайну путешествий между мирами, заставляла сердце Вильгельмины биться чаще. Она нашла его — или, как он предпочитал говорить, ее направили к нему — чтобы продолжить обучение, чтобы выполнить свое предназначение. Там она ощущала себя собранной и готовой к любым неожиданностям, а он для нее был мудрым наставником, дядей, родным человеком, которого в прежней жизни у нее не было.
Во время одного из первых визитов они решили, что для проверки теории брата Лазаря о способе калибровки времени между разными измерениями Вильгельмина должна вернуться в Лондон, чтобы найти Кита и, как она выразилась, уладить кое-какие дела. Она собиралась объяснить Киту, что с ней произошло во время того первого необдуманного прыжка, хотела успокоить, сказать, чтобы он не беспокоился о ней, что она нашла свое счастье в кофейне в Праге, и в семнадцатом веке строит себе жизнь лучшую, чем та, которая была у нее в веке двадцать первом, и, между прочим, объяснить, что любая романтическая связь между ними теперь уж точно завершилась. Шло время, происходили разные события, каждый из них стал другим человеком. Так что она милостиво освобождала его от всяких проблем, действительных или воображаемых, которые он себе напридумывал. В этой последней части будущего разговора она пробовала разные сценарии, и все они заканчивались слезливыми сожалениями Кита, прощающегося с ней, особенно когда она уходила, гордо расправив плечи и высоко подняв голову — уходила навсегда из его жизни.
В их разрыве не было ни мстительности, ни обиды; она не питала к нему злобы, скорее, наоборот. Она была очень благодарна ему за то, что он познакомил ее с чудесами путешествий по силовым линиям, пусть случайно, но негодование или горечь, которые она поначалу чувствовала (а этого хватало в те первые дни), давно растаяли в перспективах светлого будущего, куда более светлого, чем она могла себе когда-то нафантазировать, а тем более спроектировать самостоятельно. А что до того, что «будущее» на самом деле лежит в прошлом, в средневековой Праге, так это даже лучше. «Наверное, в душе я просто старомодная девчонка», — думала она.
Теперь, когда она освоила лей-переходы в самом общем смысле, Вильгельмина стремилась освоить особенности этого типа перемещений. Так что она с радостью предоставила себя для экспериментов брата Лазаря.
Важнейший вопрос, сказал он во время одного из разговоров, это настройка временного интервала. Без
