— Да, Оливер — мой спонсор, — рассказывала мне Хеллер на обратном пути в отель. — Всякий раз, когда положение становится рискованным и у меня возникает сильнейшее желание напиться, я звоню ему, и он со мной разговаривает. Выйдя из Мэдисон-сквер-гарден, я сразу же позвонила Оливеру, и он по GPS определил, где находится ближайшее место встречи клуба АА.

— А Оливер, он еще и… твой парень? — спросила я. — Или… муж?

— Ага, хочешь глянуть наше домашнее видео? — ответила Хеллер. — Да шучу я! Но скажу тебе вот что: ни в коем случае нельзя вступать в физические или романтические отношения со своим спонсором. Это, типа, главное правило клуба анонимных алкоголиков. А ты ведь знаешь, как хорошо я соблюдаю правила!

— Хеллер!

— Кейти, это был реально длинный день. А завтрашний будет еще более сумасшедшим, потому что мне придется возиться с этой маленькой девчонкой, больной раком, которая хочет провести со мной целый день. Поэтому прямо сейчас, раз ни поесть, ни выпить, ни покурить мне нельзя, я должна хотя бы немного поспать. Чтобы подготовиться. Чтобы стать выдающейся и невероятно чуткой Хеллер Харриган, которая будет идеальной ролевой моделью для умирающей тринадцатилетней девочки.

Я только хотела отчитать Хеллер за ее сквернословие, плохое отношение и особенно за ее издевательство над больным ребенком, но прикусила язык. Хеллер пришлось пройти через многое, хотя во многом по ее же вине — она сама захотела быть кинозвездой. Но… она же извинилась передо мной, пусть и мимоходом. Начало уже положено.

Как только за Хеллер закрылась дверь, я почувствовала себя совершенно опустошенной. Я помогала Хеллер во время интервью для международных СМИ, я наблюдала за ее сражением с силами Сумеречного Крипера в Пустоши, и ее чуть не убили у меня на глазах. И я еще никогда не была так далеко от Парсиппани.

Я зажмурилась и, прислонившись к стене, постаралась забыться и не думать ни о чем, особенно о Талли Марабонт, спонсорах клуба анонимных алкоголиков, метро и Эмили Дикинсон. Однако несмотря на эти попытки, пинг-понг мыслей в моей голове усилился еще больше — так громко и так раздражающе, что казалось, я больше никогда в жизни не смогу заснуть. Тут я вспомнила про свой ритуал: указательный палец касается шеи, тридцать раз по три…

— Кейти? — удивился Милс, выходя из своего номера, расположенного через несколько дверей от номера Хеллер. — В Гарден было просто настоящее сумасшествие, правда? С Хеллер все нормально? У тебя все хорошо?

Я подняла взгляд на Милса, стоящего передо мной в спортивных штанах и футболке «Войн ангела», с волосами, еще мокрыми после душа, который ему пришлось принять, чтобы вымыть из них песок от мандалы. Прекратив считать, я приблизилась к Милсу, положила руки на его широкие плечи — очень приятное ощущение, скажу я вам — и поцеловала его.

***

Сидя в камере, я пришла к выводу, что это и было тем самым моментом, с которого я пошла по наклонной. Этот поцелуй. Я и до него балансировала на грани: наврала Талли Марабонт, ударила Эйву Лили Ларримор Люциферапирой и перепрыгнула турникет. Я практически могла найти оправдание всему этому — я же пыталась выполнить свою работу и спасти душу Хеллер, ну или, по крайней мере, хотя бы найти в ней эту душу. Но поцелуй с Милсом Стэнвудом не имел никакого отношения к Хеллер. Я поцеловала парня, потому что он был невероятно красивым, потому что он был Толвеном, потому что я знала, что он в меня влюблен, и самая постыдная причина — потому что я сама этого хотела.

Я была не просто преступницей. И лгуньей. И идиоткой. Я была… — и сейчас я собираюсь использовать вопиюще отвратительное слово, потому что я этого заслуживаю, потому что я… РАСПУТНИЦА. ПРОСТИТУТКА. Я не могу произнести то другое слово, оно слишком ужасно, да и мне вообще не хотелось бы о нем ничего знать, но, видимо, находясь рядом с Хеллер, я просто начинаю привыкать к подобным словам. Тем не менее, я должна его произнести, потому что это правда. Вот, во что я превратилась. Я не просто только что поцеловала Милса Стэнвуда. Мне ПОНРАВИЛОСЬ целовать Милса Стэнвуда. Я была ШЛЮХОЙ.

И вот, всего один день спустя, я нахожусь здесь, в тюрьме. На моей руке пульсирует что-то, скрытое под повязкой, а пурпурно-красная краска на моих волосах стекает мне на щеки, и — о, мой бедный милый крошка Иисус, надрывающийся от рыданий в яслях — я чувствую боль еще и на лице. Я протягиваю руку, касаюсь левой ноздри и чувствую под пальцами ОГРОМНЫЙ МЕТАЛЛИЧЕСКИЙ ВИНТ.

Смотрю вниз и, поверьте, даже не хочу вам говорить, что вижу. Это слишком шокирующе, слишком развратно. Меня зовут, ну или теперь уже, видимо, звали, Кейтлин Мэри Пруденс Ректитьюд Синглберри. И у меня пурпурно-красное сумасшествие коротко остриженных волос, как минимум одна тату и что-то похожее на стальную бейсбольную биту в левой ноздре. Я поцеловала Милса Стэнвуда и не знаю, что еще и с кем я натворила, и не снял ли кто-нибудь это на камеру своего телефона и не собирается ли теперь выложить это в сеть, чтобы Папа, президент и все обитатели Парсиппани могли отлучить меня от церкви. НО! Волосы, тату, пирсинг в носу, конечно же, отвратительны, постыдны и позор для моей веры, семьи и всего христианского мира, однако это ерунда по сравнению с тем, что я вижу, глядя на свою левую голень.

Его больше нет. Целый мой левый гольф СОВЕРШЕННО ИСПАРИЛСЯ. НЕИЗВЕСТНО КУДА.

Я не могу… дышать. Мое горло сжимается. Стены камеры надвигаются на меня, и я сейчас закричу, пока они будут давить и крушить мое тело, измельчая мои кости в порошок. Мне нужно помыть руки хотя бы раз триста, мне нужно написать хотя бы еще пятьдесят сотен заявлений в университеты, мне нужно попытаться вспомнить, как выглядит солнечный свет, но все это не важно. В моей жизни ничто уже не имеет значения по одной простой причине.

Я ПОПАДУ В АД.