Нет, нет, так думать было нельзя. Потому что все это не укладывалось в голове. У Ады другая жизнь – без детей, с бесконечным контролем журнала, ресторана, а еще с написанием статей.

Она привыкла к той жизни – в суете, к круговороту вечеринок, встреч, обедов. Но, может быть, именно вот эта, совсем другая жизнь – с баней, ужином с любимым мужчиной и кормлением страшных индюков – и есть самая настоящая жизнь?

Любимым? Она подумала «любимым»?

Встала, начала нервно убирать со стола и мыть посуду, злясь на себя и свои мысли. Но не успела закончить, как зазвонил телефон.

Барбара, это было она.

Аделина совсем забыла о подруге, та, кстати, звонила и писала ей, но все осталось без ответа.

(Говорят по-французски)

– Бонжур, дорогая.

– Ну наконец-то, блудная дочь нашлась. Аделина, я места себе не находила. ты не отвечала на звонки. Я уже думала, с тобой что-то случилось.

– Да, все верно, со мной кое-что случилось. И это не очень приятное событие.

– Что не так? Рассказывай! Мне совсем недавно звонил Жерар, рассказал какую-то дикую историю, что тебя, оказывается, ограбили, тебе нужна помощь, и он уже собирает чемоданы в Россию.

– Серьезно? Так и сказал?

– Не знаю, насколько он был серьезен, но что был взволнован, это точно. Так что произошло? Ты, конечно, не воспользовалась моим советом и не нашла себе настоящего русского мужика, после которого будет трудно сидеть?

Хотелось, конечно, все рассказать подруге, что Ада как раз встретила такого русского мужика, предалась греху, и теперь наконец-то очередь Галич хвастаться подруге своим невероятным сексом и безудержным в нем, выносливым жеребцом. Женщина вытерла руки, вышла на крыльцо, хотелось на свежий воздух, к тому же вечер был теплым, и уже стемнело.

– Ада? Ты там?

– Да, да, нормально все у меня, не переживай, я все улажу, скоро, надеюсь, вернусь, мы встретимся и обо всем поговорим.

Но когда со стороны бани раздался громкий крик, Ада вздрогнула.

– Помогите! Помогите!

– Все, Барбара, мне пора.

– Но… но как же ты ничего…

Ада отключилась, кинулась к бане, даже не обулась, ворвалась в комнату отдыха, подбежала к лежащему у входа в мойку голому мужчине. Сердце моментально ухнуло вниз, руки похолодели, от страха и волнения стало трудно дышать.

– Гена? Гена, что с тобой? Гена, тебе плохо?

Начала тормошить мужчину, но он не приходил в сознание. Надо было бежать, звать на помощь, может, что серьезное, инфаркт или инсульт. Но ничего лучше не придумала, как начать делать искусственное дыхание, которое Ада в жизни никому не делала.

А когда через пару секунд поняла, что Гена ее целует и прижимает к себе, отстранилась, испуганно моргая.

– Ты… ты… ты скотина, Орехов! Я так напугалась, я сейчас сама упаду в обморок!

– Если будешь падать, то на меня.

– Идиот!

– Но ты побежала спасать этого идиота.

– Ну тебя, – Ада хотела встать, но ей не дали.

– Никуда ты не пойдешь. Никто тебя не отпускает.

Дальше Галич уже никто ни о чем не спрашивал, хочет она уйти или нет. Гена начал целовать, нагло задирать футболку, мять грудь, по-прежнему лежа на полу, подминая под себя Аделину, ломая легкое сопротивление, но даже сопротивляться не было сил.

– Сядешь на меня сверху? Стоит весь вечер, как только увидел тебя в том халатике и калошах.

– Дурак.

Прием соблазнения и совращения был примитивным, но Гене ничего не оставалось, как воспользоваться им. Спать один он и не думал, но не силой же брать эту строптивую курочку? Пришлось пойти на обман.

– Снимай уже эти штаны, да и трусики… Вот же дьявол… Какая ты влажненькая, иди ко мне, иди, я попробую твоей сладости.

Глава 29

После испробованных сладостей перешли к основному блюду.

Орехов, как и обещал, досконально продегустировал все прелести Канарейкиной. Во время чего Аделина не знала, куда себя деть, за что зацепиться и как не кричать, срывая голос. Потому что Гена был в этом деле виртуозом, вытворял чудеса, заставлял плакать от счастья.

Стоило дожить до сорока лет, чтобы наконец понять, как может мужчина удовлетворять женщину. Как надо это делать. Он делал это прекрасно, с максимальной отдачей, смакуя, получая при этом свое удовольствие. Ему нравилось это делать, а анализировать свои новые вкусы и предпочтения не было ни времени, ни желания.

Но Орехов дурел от чувства, когда женщина плавилась в его руках, на его языке и пальцах, от прикосновений и ласк. Ему нравилось, как она кричит, постанывает, даже скулит, ведет бедрами, сама трется клитором, половыми губами о его язык.

– Господи… нет… нет… Гена, не могу больше, нет… да-а-а-а…

Аделина кончала, сидя на лице мужчины, сжимала свою грудь, оттягивая чувствительные соски, вела бедрами, царапая кожу щетиной. А ведь стоило обидеться, что не помог уехать в город, она ведь и так предложила спать отдельно, но опять сдалась под настойчивыми ласками и поцелуями, под сокрушительным напором наглого мужика.

– Иди ко мне, да, вот так… Вот, попробуй… попробуй себя на вкус. Ты пробовала когда-нибудь себя?

Орехов поднимается, прижимает Аду к себе, жадно кусает губы, сосет их, проникает языком, практически насилуя рот. По рецепторам бьет вкус собственного удовольствия, оргазм еще не отпустил, внутренние мышцы сокращаются, а Галич чувствует, что начинает снова течь от возбуждения.

– А теперь иди ко мне, да, теперь ты оседлай меня, а потом обещай, что оближешь все соки с моего члена и сперму, которая будет по нему стекать.

– Гена… прекрати, ты невероятно пошлый. Замолчи.

– Нет, не так, ругайся на французском, меня это заводит. Тебе это нравится, моя курочка, я вижу, иди же ко мне… Иди сюда.

Они так и остались на полу в комнате отдыха, Гена был уже голый, мокрый после парной, когда Галич кинулась его спасать. Снял с Аделины футболку и бриджи и сразу приступил к делу – к своему развратному делу.

Сейчас, после сладкого оргазма на губах Орехова, ничего не оставалось, как подчиниться. Аделина оседлала его, перекинув ногу, посмотрела на внушительный стояк. Ей нравился его член, такой огромный, толстый, с тонкой кожей, выпуклыми венами. Погладила рукой, слегка сжала, на головке выступила капля влаги, растерла ее, наблюдая за мимикой мужчины.

Ей нравилось даже то, как он реагирует, как напряжены его мышцы, как сам он весь словно высечен из огромного куска камня, готовый раздавить,