Шрифт:
Закладка:
Прекрасные руки, и нежные карие глаза, и мягкий, приветливый нрав – все это сгинуло, поглощенное пожиравшей его неведомой хворью. Глядя на Хэллорана, Тамсен с удивлением осознала, что вот-вот расплачется, а он все говорил, говорил.
– Я вас не слышу, – негромко сказала Тамсен. – Успокойтесь, Люк, помолчите.
Однако Хэллоран упорно старался ей что-то сказать.
Тамсен наклонилась ниже – так низко, что его губы, вновь шевельнувшись, коснулись щеки. Теперь она наконец расслышала его слова.
– Я голоден, – снова и снова твердил он исполненным муки шепотом. – Я голоден, Тамсен.
Тут Хэллоран вновь поднял веки, и Тамсен не увидела в его глазах ничего, кроме глубоких ям… а еще отметила, что он улыбается.
С улыбкой он сбил ее с ног, опрокинул на спину, а сам легко, упруго вскочил, прижал ее к земле, и Тамсен поняла: все прочее было ловушкой, наживкой, предназначенной лишь для того, чтоб подманить ее ближе, застать врасплох.
Навалившись на нее сверху, Хэллоран поднял нож. Откуда он его вытащил?
– О многом я не прошу.
– Пожалуйста…
Голос Тамсен дал слабину. Мысли смешались. Все это сон, не что иное, как сон, ночной кошмар, от которого пробуждаешься с криком, застрявшим в горле. Этот безумец – не Хэллоран.
– Пожалуйста, позвольте мне встать.
Но он только крепче сжал хватку.
– Тебе и невдомек, каково это – голодать. Что это за мука. Голод опустошает. Голод – все, о чем я способен думать. Даже кровь моя голодна.
Нагнувшись, он уткнулся лицом в ее шею, вдохнул полной грудью запах ее тела, точно пес, принялся слизывать с ее кожи пот, и это надломило Тамсен, лишило воли. Казалось, в этот миг непоправимо рухнула некая незримая преграда, казалось, одним движением он свел на нет все труды Господа, превратив Тамсен из женщины в тряский ком неразумной плоти.
– Я мог бы отнять то, что нужно, у тебя или у одного из других. Ты ведь видишь, прекрасно видишь, как это для меня просто?
Он сделался вездесущ, окружал Тамсен со всех сторон. Его тяжести, его вони, его голоду не видно было конца.
– Мог бы, но так поступать не хочу. Куда лучше, если ты поделишься со мною сама, по дружбе.
Сосредоточиться помогла боль в стиснутых запястьях. Мэри отправилась за помощью. Помощь она приведет, приведет обязательно. Нужно только одурачить его, подыграть, потянуть время, пока кто-нибудь их не отыщет.
– Разумеется, – ответила Тамсен. – Разумеется. По дружбе.
Да слышит ли он ее?
– Я ведь всегда заботилась о вас, помните?
Говорить становилось трудней и трудней: он был куда тяжелее, куда сильнее, чем следовало. Говорят, сумасшедшие обладают невероятной силой…
От ужаса потемнело в глазах. Удастся ли, сумев освободиться, убежать от него? Рискованно: что, если догонит?
Безумец по-прежнему всем весом прижимал Тамсен к земле, однако руку с шеи убрал.
– Ты обещаешь помочь? – наконец сказал он. – Обещаешь не позволить мне проголодаться?
Тамсен едва-едва сумела кивнуть. Чуть поразмыслив, он приподнялся… и Тамсен, освободившись от его тяжести, сумела выхватить у него нож.
Как только пальцы ее сомкнулись на рукояти, за спиной послышался шум – топот, шуршание камышей, треск сухих веток и голоса.
– Сюда, сюда! Вон там! – крикнула Мэри Грейвс.
Тамсен едва не всхлипнула от облегчения. Спасена. Спасена.
Однако Хэллоран в тот же миг разительно изменился – по крайней мере, так уж ей показалось. Все существо его на глазах, в один миг исказилось, вывернулось наизнанку, будто где-то внутри него пришли в движение шестерни какого-то дьявольского механизма, приводной ремень коего тянется прямиком в ад. Распалось на части и превратилось в нечто совершенно иное. Теперь перед нею стоял не Хэллоран – и даже не человек. Глаза его почернели от края до края, остекленели, утратили всякое выражение, словно пара глубоких колодцев, лицо сузилось, из пасти пахнуло кровью. Казалось, долгое время таившийся в нем зверь вырвался на свободу, разорвав в клочья человеческий облик.
Стоящий напротив оскалился.
– Дай же мне нужное, не то силой возьму… Я голоден. Голоден…
В лице его не осталось ничего человеческого.
Тут на прогалину с топотом выбежала Мэри, а он, обнажив клыки, слегка подался назад, и Тамсен, со странным спокойствием осознав, что ее ждет гибель, вогнала острие ножа в его шею, под подбородок, рванула лезвие из стороны в сторону, рассекая упругие, неподатливые жилы и хрящ гортани. Миг, и ладонь залила струя крови – теплой, почти горячей.
КЕМБРИДЖ, ШТАТ МАССАЧУСЕТС
Дорогой Эдвин!
Надеясь, что это письмо догонит тебя в самом конце великой Орегонской Тропы, пишу тебе, как ты и советовал, прямо в форт Саттера. Твоим участием в сей грандиозной всеамериканской авантюре я, друг мой, ни в коей мере не удивлен, поскольку все это весьма под стать твоей безоглядно храброй, пытливой натуре. Завидую, весьма сожалею о том, что не могу составить тебе компанию, однако я реалист и слишком привычен к комфорту цивилизованной жизни, чтобы принять этакий вызов. Вдобавок, моя новая должность здесь, в Гарвардском университете, сама по себе сулит множество приключений самого авантюрного толка, и этого мне, пожалуй, для счастья вполне довольно.
Мы уж два месяца, как переехали из Кентукки в Кембридж. Тилли подыскала нам меблированные комнаты в весьма милом домике на Принс-стрит, успела сдружиться с целой компанией профессорских жен и полагает, что слишком скучать по кентуккийской глухомани ей не придется. В последнем своем письмеце ты сообщил о помолвке, чему оба мы очень рады. Я твердо держусь мнения, что человеку куда лучше жить в браке, чем одному на всем белом свете.
Однако позволь перейти к главной причине, в силу коей я тебе и пишу, к событию, которое ты можешь найти весьма интересным – как раз в духе разработанных и столь целеустремленно развиваемых тобою гипотез. Недавно случилось мне свести знакомство с английским врачом, приехавшим в Гарвард ради обмена опытом. Зовется он Джоном Сноу, нравом спокоен, впечатляюще высоколоб, глаза просто-таки лучатся интеллектом. Познакомились мы на факультетском чаепитии, и после беседы о недавней вспышке черной оспы далеко к западу от Бостона он признался, что сомневается в верности общепринятого мнения, относящего распространение болезней на счет скверного воздуха. Усомнившись в оном, Сноу исследует иные возможные причины зарождения хворей и полагает, что теория миазм[11] слишком уж изобилует несообразностями, а в зарождении миазматических болезней виновен совсем другой, пока неизвестный медицинской науке возбудитель. Результаты исследований заставили Сноу по-новому взглянуть и на саму природу заболеваний, и на способы, коими самые специфические, самые разнообразные заболевания распространяются среди нас, никем не замечаемые, пока вдруг не пробудятся к жизни и иногда – в случае, скажем, тифа либо холеры – принимают масштаб эпидемий. Среди возможных разносчиков незримого болезнетворного начала он упоминал даже людей или животных, совершенно здоровых на вид.
