Шрифт:
Закладка:
Но у лаврских обитателей развито необыкновенное чутье: они чуют полицию. Поэтому они очень часто предупреждают ее. Первый, кто имеет возможность почуять и предупредить, это знаменитая Никанориха. Из окон ее, особенно летними ночами, очень хорошо видно всякого проходящего к Стекольчатому флигелю и по Полторацкому переулку. У Никанорихи даже и в глухую полночь окна всегда освещены. Чуть приметят из этих окон, что полиция прошла в Стекольчатый, как вдруг огонь немедленно потухает, и это служит сигналом для крайней квартиры Стекольчатого, где на крытой галерее всегда есть ночлежники. Коль скоро последние заметили, что свет у Никанорихи потух не в обычную пору, значит — полиция уже подымается по лестнице. Тотчас же осторожный стук в дверь крайней квартиры дает знать о приближении опасности. Из первой квартиры стучат в стену второй, из второй — в стену третьей и так далее, по всему среднему этажу Стекольчатого флигеля.
Эта минута — минута паники и общего переполоха.
Чуть послышится стук последовательных ударов из стены в стену, как по всем квартирам подымается бесшумное смятение и идет глухой, шепотливый тревожный гул. Весь народ, который может предвидеть для себя явную опасность в полицейском посещении, ищет благополучного исхода, хочет спастись. Прячутся куда и как попало. Забиваются по нескольку человек в большую русскую печь, зарываются в разный хлам под нарами, залезают в квасные и капустные бочки, в мучные мешки, лежащие в складочных подвалах куреней, и лежат в этих мешках пластами один на другом, на верхних полках и на верхних рядах этих мешков. Иные бегут в ретирадные места и кидаются в клоаки, иные держатся внутри этих клоак, уцепившись пальцами за доски верхней настилки, и висят под ними всем телом на воздухе в самом напряженном и отчаянном положении, но зато невидимые для ищущего глаза. Иные, наконец, решаются и на более отчаянное средство: распахивается окно — и хорошо если оно приходится близ дождевой трубы, по которой можно спуститься в Полторацкий переулок и через забор удрать на соседние дворы генеральши Яковлевой. Если же этого удобства не оказывается, то перепуганные люди просто-напросто решаются выскакивать из окон и с высоты второго этажа кидаются прямо на улицу. Если упал удачно, то есть с сильным ушибом, но без перелома кости, то есть надежда улизнуть через забор; если же неудачно, то, нечего делать, оставайся жертвой полиции, которая, впрочем, редко пропускает эти побеги, так как ей очень хорошо известны все уловки вяземцев, и она беспощадно отыскивает беглецов и в бочках, и в мешках, и в клоаках, и вдоль Полторацкого переулка, так что, в сущности, побег остается почти всегда вполне тщетной попыткой, и одна только безграничная страсть к воле вольной, самосохранение да слепая надежда на авось заставляет людей выкидывать все эти безрассудные, отчаянные salto mortale[477].
Но вот кончается полицейская облава, и обычная жизнь Вяземской лавры как ни в чем не бывало вступает в свои прежние права. Та же мутная река течет своим прежним течением.
XL
НОЧЛЕЖНЫЕ
Маша не знала, куда ведет ее Чуха. Все равно, куда бы не идти, лишь бы поскорей забыться, успокоиться. Люди и жизнь и обстановка этих людей и этой жизни не ужасали девушку в данную минуту. Ей было скверно и досадно вспомнить про Летучего — она бы разорвала и уничтожила его за час тому назад, если бы только были силы. Теперь же сердце Маши могло уделить на долю этого человека одно лишь злобное презрение. До всего же остального, казалось, ей не было никакого дела. Ей было все равно. Хотелось только сна и покоя — прежде всего сна и покоя.
— Куда мы идем? — спросила она свою спутницу.
— Спать.
— О, наконец-то!.. Слава тебе Господи!
И она еще охотнее пошла за старухой.
Чуха вела ее вонюче-грязными и топкими дворами Вяземской лавры к Стекольчатому флигелю. И вот, словно черная пасть, приняла их под свои своды темная лестница, ведущая на стеклянную галерею. Подыматься по влажно-скользким ступеням было очень трудно, так что, ухватясь одною рукою за Чуху, Маша другою придерживалась за стенку и, при всей осторожности, все-таки на каждом шагу рисковала оступиться, поскользнуться и опрокинуться вниз. Наверху был слышен какой-то гул: лавра угомонялась, но еще не заснула. Идут по коридору. Вдруг обе оступились, запнувшись за что-то лежащее поперек дороги.
— Кой дьявол тут по людям шагает! — послышался с полу сонный, недовольный и притом пьяноватый голос.
— А ты подберись к сторонке, чем на пути лежать! — резонно возразила Чуха, за что немедленно получила от потревоженного бездомника пинок ногою.
Наткнулись они таким образом еще на нескольких человек, пока добрались до того нумера, который снимала одна солдатка, знакомая Чухе. На галерее спало много народу, мужчин и женщин. Эти люди и зимой и летом укрываются тут, за недостатком места в ночлежных, и в случае облавы служат первыми жертвами полицейских очищений.
Вошли в темные сени, за которыми впереди были слышны многие голоса. Старуха в потемках нащупала дверь и толкнула ее. Незапертая дверь распахнулась, и из нее густым туманом повалил прелый, удушливый, кисловато-махорочный пар, которым до одури обдало непривычную Машу.
Обе спутницы переступили порог.
— Ай, Чух — песий дух! Наше вам! С пальцем девять! — сипло оприветствовал вошедшую старуху один из обитателей ночлежной, сидевший в кружке, где шла игра в косточки.
— С огурцом одиннадцать! — кивнул другой из той же компании.
— С редькой пятнадцать! — подхватил третий.
И все трое засмеялись собственным остротам.
Чуха, не отвечая на эти шуточки, прямо прошла за перегородку в хозяйкин угол, пошепталась минутку с солдаткой, и та указала ей на одно место на верхней наре, оставшееся еще незанятым.
Маша огляделась вокруг с немалым изумлением.
Квартира эта состояла из одной комнаты в два маленьких окошка. Комната была очень невелика, не более шести квадратных саженей, с низким
