Шрифт:
Закладка:
Большевики сжимали кольцо окружения.
Наступил вечер, надо, наконец, открывать II Всероссийский съезд Советов, а Зимний дворец не сокрушен. Бонч-Бруевич передавал настроение Ленина, который безумно нервничал: «Почему так долго? Что делают наши военачальники? Затеяли настоящую войну! Зачем это? Окружение, переброски, цепи, перебежки, развертывание… Быстрей! В атаку! Хороший отряд матросов, роту пехоты — и все там!»[2965]
Подвойский признавал: «Ленинский план — поставить съезд перед фактом уже происшедшего переворота — оставался незавершенным. Задержка со взятием Зимнего волновала до чрезвычайности весь Смольный. Каждая минута напряженного ожидания казалась часом. Ленин присылал мне, Антонову-Овсеенко, Чудновскому десятки записок, в которых ругался, что мы затягиваем открытие съезда и тем вызываем волнение среди делегатов: «надо открывать заседание съезда, а Зимний все еще не взят»…
Цепи с каждым часом все теснее подступали к площади Зимнего дворца и становились все гуще и гуще. К 6 часам Зимний был словно опоясан солдатскими цепями. Солдаты и матросы все ближе и ближе подползали к нему, оставляя за собой резервные узлы. Перебежкой они последовательно занимали все исходные пункты для штурма Зимнего… Юнкера, забаррикадировавшись штабелями дров у ворот дворца, зорко следили за движениями наших головных цепей и всякое передвижение их встречали ружейным и пулеметным огнем…
Меня неоднократно впоследствии просили объяснить, почему мы, имея силы и возможности покончить с Временным правительством, сами оттягивали этот конец. Я отвечал: «Да, положение наше у Зимнего к 6 часам было таково, что стоило приказать «На штурм!», и героической кровью нескольких сотен борцов мы бы завладели дворцом. Но в этот исторический момент каждая капля крови бойца революции в наших глазах была дороже и без того уничтожаемого врага. Защитников Зимнего с каждым часов все больше разлагала агитация наших сторонников в среде юнкеров и казаков, а также агитация проникших через потайные ходы переодетых матросов и солдат, членов Военной организации»[2966].
Когда стемнело, приближение решительных перемен людьми по-прежнему не чувствовалось. Мимо Зимнего на трамвае проезжал Бенуа: «Уже темнело, и я не мог вполне разглядеть, происходит ли что-нибудь ненормальное на площади. Почудилось только, что между горами сложенных дров движутся какие-то темные массы, но что они представляют собой, я не разобрал. Во всяком случае, я никак не ожидал, что «это на сегодня» и что мы доживаем самые последние часы нашего «буржуазного строя». Мало того, когда наши девицы, Атя и Надя, изъявили желание отправиться вечером в балет, то мы с женой не сочли нужным их от этого отговаривать»[2967]. Потом, правда, пожалели.
У Вильямса и его американских коллег по цеху тоже «в кармане лежали билеты в Мариинский театр на новый балет с Карсавиной. Но кто мог сегодня думать о балете, о концерте выступающего в тот вечер великого Шаляпина или даже о мейерхольдовской постановке драмы Алексея Толстого «Смерть Иоанна Грозного»? На Невском мы встретили много людей, у которых, судя по их одежде, тоже, наверное, были билеты в театр, но нам показалось, что настроение у них далеко не театральное…
Я оглянулся вокруг. Все выглядело удивительно нереальным. Люди двигались по улице, глазея по сторонам, как туристы в незнакомом городе, толпились группами на углах улиц. На каждом перекрестке стояли красногвардейцы или солдаты, или те и другие вместе, небрежно закинув за плечи винтовки с примкнутыми штыками»[2968].
Ряды защитников Зимнего дворца стали заметно редеть. «Покидали дворец «изголодавшиеся», покидали в одиночку и группами павшие духом, покидали обманутые. Едва ли не самым ярким эпизодом в этом отношении был уход артиллерии — он на многих произвел удручающее впечатление»[2969], — замечал Мельгунов. Действительно, в 18.15 юнкера Михайловского училища, прихватив 4 орудия, покидают Зимний. Синегуб писал: «Все, казалось, налаживалось и прояснялось. Но вот открывается дверь, и перед столом вырастает офицер артиллерийского взвода…
— Господин полковник, — обратился он к коменданту обороны, — я прислан командиром взвода доложить, что орудия поставлены на передки и взвод уходит обратно в училище согласно полученному приказанию от начальника училища через приказание от командира батареи…
— Как это так?! — вырвалось у коменданта. — Немедленно остановите взвод.
— Поздно! — ответили юнкера. — Взвод уже выезжает. Мы просили остаться, но командир взвода объявил, что он подчиняется только своему командиру батареи. Вот мы и еще несколько юнкеров остались. Взвод уходить не хотел, но командир взвода настоял с револьвером в руках»[2970].
С Михайловским училищем история была такая: юнкера были выведены обманным приказом ее комиссара, который сочувствовал революционерам. «Комиссаром батареи состоял военный летчик Акашев, раньше бывший эсером, а в это время — анархистом, о чем Временное правительство не знало, — подтверждал Дзенис. — Отдав именем правительства приказ о выступлении на позицию, он вывел батарею в полном составе без прикрытия через арку Главного штаба на Невский проспект»[2971]. Вспоминал Лайминг: «Нам дали ранний обед и, когда стало темнеть, приказали аммуничить лошадей и готовиться к уходу батареи из дворца… Наш отделенный офицер скомандовал отправление, и батарея пошла через Дворцовую площадь по направлению арки Главного Штаба…
Как только мы прошли арку Главного Штаба и стали подходить по Морской улице к Невскому проспекту, неожиданно из-за всех углов по Невскому и из всех домов и подворотней на Морской высыпали сотни вооруженных людей, рабочих с красными флагами и винтовками, и в один миг окружили всю нашу батарею… Пока с меня сдирали погоны, отнимали шашку и револьвер, я заметил группу солдат, около ста человек, под предводительством унтер-офицера, которые пробивались сквозь окружавшую нас толпу и отталкивали от нас рабочих…
— Товарищи рабочие, этот пункт мне поручен лично Лениным, и я забираю этих юнкарей в плен!!
На этом солдаты его нас всех окончательно окружили и повели за угол по Невскому в сторону Мойки, а затем по боковой улице в казармы Павловского полка»[2972].
