а всего лишь небольшой городок, построенный лет десять назад в словенских лесах. Патрикий Александр своими глазами увидел Большой торг, на который стекались купцы из земель франков, данов, словен, лангобардов и даже из готской Септимании. Именно сюда везли товары из Империи, и именно здесь купцы из соседних стран закупали соль и отличного качества железный инструмент. Патрикий увидел и ткани, которые изготавливали в княжестве. Они были более грубыми по сравнению с теми, что ткали в Константинополе, но зато стоили намного, намного дешевле. В городе работали ювелиры, переводя на свои поделки императорские солиды. Тяга варварской знати к безвкусной роскоши общеизвестна, а знать Словении, вдобавок ко всему, была еще и неприлично богата. Здесь трудились кузнецы, кожевенники, красильщики, и даже стеклодув. Многие мастера и торговцы были ромеями, и это болью отдалось в сердце патрикия. Эти люди отнюдь не выглядели нищими беглецами. Напротив, они шли по улицам с важным видом, как полноправные горожане, переключаясь в разговоре с греческого языка на язык склавинов. Впрочем, язык горожан был какой-то дикой мешаниной из множества наречий. Александр слышал греческие слова, латинские и даже германские. И все это сплелось в какую-то причудливую смесь, насытив бедный язык лесных жителей множеством незнакомых ранее понятий.

А еще он увидел голову предателя Любуша на капище языческой богини смерти. Он помнил этого человека, он еще униженно кланялся ему и клялся в вечной верности. А вот теперь его голова здесь. Она стояла первой в ряду каких-то тел, скрючившихся на кольях в невыносимой муке. Под ней была прибита табличка с описанием его вины на латыни и на словенском языке. И это стало самым сильным из всех впечатлений за этот день. Архонт варваров не пощадил ни сил, ни времени, ни золота, чтобы покарать того, кто его предал. Он нашел своего врага в какой-то немыслимой глуши, в которую тот забился, чтобы избежать мщения. По спине патрикия потекла струйка пота от мысли, что будет, если и его самого этот Само посчитает опасным для себя. Ведь его люди уже были в доме родителей…

— Вавилон! — в ужасе шептал протоасикрит, стоя на коленях в выделенной ему комнате. Он молился, с неистовой надеждой глядя в маленькое окошко, ведь тут не было икон. — Истинный Вавилон, прости меня господи! Этот варвар строит свою башню, что должна достать до самого неба. Господь разделил языки, чтобы грешники не понимали друг друга. Тут же, наоборот, из множества языков создался один. Горе нам! Горе! Заплачут сыны Рима кровавыми слезами, когда этот варвар захочет перейти Дунай. Мы еще вспомним аварского кагана. Того хотя бы можно было удовлетворить золотом. А что нужно этому? Чем можно насытить это чудовище, не знающее жалости к почтенным старикам и презирающее обычаи предков? Он же варвар, бывший невольник, он не должен делать того, что делает. Господи боже, вразуми раба своего! Дай мне сил сохранить государство, которое берегли императорские слуги многие столетия. Гонорий, Аркадий, Зенон, Лев Макела, Юстин второй, Флавий Фока… Какие только тупоумные ничтожества и откровенные психопаты не становились императорами, а страна все стояла. Мы! Мы истинные императоры Рима. Тысячи безликих, бесполых существ, подобных в своей чистоте ангелам господним! Именно мы сохранили Рим на востоке, когда он пал на западе. Помоги мне, господи! Не оставь меня своей милостью! Вразуми меня! Иначе погаснет свет истинной веры, его потушат волны варваров.

В комнату вошел невысокий жилистый мужичок в мягких кожаных сапогах и рубахе, подпоясанной веревкой. Он легко поднял патрикия с колен и жестами показал: раздевайся, мол. Патрикий Александр, стуча зубами от страха, снял роскошную, расшитую яркими нитями далматику и протянул палачу, оставшись в одном не слишком чистом хитоне. Это был палач, в этом не было ни малейших сомнений. Достаточно было посмотреть в его мертвые равнодушные глаза. Имперские мастера пыточных дел обязательно посещают важных пленников еще до начала допроса, чтобы подобрать пытки и нужный инструмент. Мужичок внимательно оглядел патрикия тяжелым взглядом, потом расправил его плечи, помял пальцами суставы, заставил вытянуть вперед руки и даже зачем-то замерил его рост. Видимо, увиденным мужичок остался доволен, потому что пробурчал что-то себе под нос, оставив одного из могущественнейших людей мира в состоянии парализующего страха. Мысли патрикия Александра начали путаться, и он представлял себе одну картину ужаснее другой.

Его одиночество прервала какая-то девчушка в белоснежном чепце, которая зашла в комнату и как-то смешно присела, склонив голову. Она потянула на себя снятую одежду патрикия, но тот, полностью потеряв разум от сковавшего его ужаса, вцепился в последние остатки той жизни, что только что была закончена. Служанка изумленно посмотрела на него и сказала на ломаной западной латыни:

— Мне госпожа Батильда велеть постирать одежду. И дырка вот, я заштопать. Лучше новой потом быть. У княгини много шелковых платьев, я не испортить. Не бойтесь, господин! А потом вам новый чистый одежда принести. К его светлости нельзя за стол в грязном…

— А кто это сейчас ко мне заходил? — спросил патрикий, который не терял надежды на лучшее.

— Как кто? Портной? — на курносом лице служанки было написано неописуемое удивление. — Он мерку пришел снять. Скоро новую одежду господину принести. Я же говорить, к его светлости нельзя за стол в грязном…

* * *

Длинный сводчатый коридор закончился большой комнатой, залитой светом. Тут не было ламп, зато из окна лился свет, который пропускала какая-то свинцовая решетка, в которую был вставлены округлой формы куски стекла. Патрикий впился взглядом в оконный переплет. Он никогда не видел ничего подобного.

— Ваш мастер делал, — услышал он голос князя, который с усмешкой смотрел прямо на него. — Из Александрии. Правда, песок из Финикии пришлось везти, а соду из Египта. Но, оцените, каков результат!

— Это же безумно дорого, — пробормотал изумленный патрикий.

— Ну, а для чего еще нужны деньги? — усмехнулся князь. — Зато я теперь могу зимой в окно выглянуть. Люблю я это дело, зимой в окошко смотреть.

В комнату вошла неописуемой красоты женщина с каменным выражением лица. Патрикий оценил стоимость ее одежд и украшений и пришел к единственно правильному выводу. Это была княгиня Людмила.

— Пожалуй к столу, княже, — на ее прекрасном лице шевелились лишь губы, а сама она скорее напоминала куклу, чем живого человека. Патрикий запомнил это свое ощущение, впитывая новые впечатления и информацию, что потоком лилась на него со всех сторон.

Длинный стол, покрытый вышитой скатертью, окончательно добил Александра. Множество мелочей, которые он увидел собственными глазами, только что перевернули его представление о мире. Скатерть