для таких же специалистов. При этом у него постоянно была частная практика в Кембридже и у нас, с «ипохондриками», как он часто говорил.

Его работа с серьезными больными побудила его написать книгу о «фиксации». Называлась она «О человеческих узах». Книга предназначалась для широкой публики, наверное, в стиле науч-попа. Он подарил мне копию с автографом, но признаюсь, я не читала ее до всей ситуации с Ребеккой, а тогда уже изучила от корки до корки, отчаянно пытаясь узнать все, что только можно, о Питере Ньюболде. Обычно я читаю только романы. Однако в тот вечер, в ожидании снегоочистителя, я спросила Питера о книге — она только несколько месяцев как вышла. Он немного рассказал о связи родителя и ребенка. О том, как она важна. Это в общем-то всем известно. Питер рассказал о детских травмах. А в середине разговора вдруг спросил: «Вот например, когда ваша мать совершила самоубийство, вам было… десять? Одиннадцать?»

Он меня ошарашил. Я не удивилась, что Питер знает о моей матери. Большинство горожан знает, так что он должен был слышать. Тем не менее никто, даже спустя столько лет, так напрямую не поднимал тему ее смерти. Люди обычно говорили о «трагической» или «безвременной» кончине, но никогда, никогда — о самоубийстве. Даже отец. Даже Скотту я рассказала только после нескольких лет брака, одним вечером после выпивки, как умерла моя мать. И тут же пожалела об этом — Скотт, большой любитель историй, начал выпытывать все подробности. Он удивился, что я не обращалась в то время к консультантам или психотерапевтам.

Разумеется, когда мы со Скоттом разошлись, мы водили девочек к психотерапевтам, чтобы помочь «справиться с горем». Так посоветовал их школьный психолог. Тогда Тесс было четырнадцать, а Эмили двенадцать. И с тех пор они то и дело обращаются к психотерапевтам. Я по-прежнему оплачиваю их счета за лечение, хотя мне все сложнее это делать. Я говорила девочкам, что считаю это капризами. Сама в жизни не обращалась к психотерапевтам и как-то справляюсь. По-моему, если терапия и дала что-то девчонкам, особенно Тесс, — то лишь задумчивость и замкнутость. Тесс как раз проходила стадию, когда ей позарез требовалось выяснить все подробности о моей матери.

— Так что на самом деле с ней было не так? — приставала она ко мне, а я, если немного выпила, выкладывала, что знала.

— У нее был маниакально-депрессивный психоз. Так сказали папе врачи — «маниакально-депрессивный».

— Биполярный, — взволнованно объявляла Тесс. — Сейчас его называют «биполярный».

— Ладно. Прекрасно, — отвечала я.

— Наверное, тебе тяжело было жить с матерью, у которой непредсказуемое настроение, — говорила Тесс.

— Честно говоря, я и не замечала ничего особенного. Полагаю, не обращала внимания. Мы весь день были в школе. А летом почти все время на улице…

— Потому что твоей маме было трудно управляться?

— Нет, потому что все дети так росли в те времена. Я пыталась сменить тему, но Тесс не позволяла себя сбить.

— Мне важно знать. Мой психотерапевт хочет знать мою историю. То есть если твоя мама была душевнобольной и столько пила и со стороны родни твоего отца известны случаи помешательства, начиная с Сары Гуд…

— Пожалуйста, не заводи все сначала, — восклицала я. — Несчастную каргу повесили. Пусть покоится с миром.

Скотт и наша младшенькая, Эмили, придерживались теории насчет моей прародительницы, Сары Гуд. Эмили в старших классах даже написала сочинение о Саре Гуд, назвав его «Добрая Гуд». Вот что они выяснили со Скоттом: отец Сары Гуд покончил с собой, когда она была маленькой; когда мать снова вышла замуж, новый муж унаследовал ее имущество. Сама Сара вышла замуж в шестнадцать, овдовела и снова вышла замуж — за мужчину по фамилии Гуд. Подозреваю, что Сара была не в себе, поскольку каким-то образом довела семью до нищеты и долгов; Гуды — включая четырехлетнюю дочку, Доркас, — вскоре стали бездомными попрошайками. Сара Гуд не была милой, скромной нищенкой. Она была скандальной и воинственной. Она стучала в дома деревни Салем и, получив отказ, разражалась серией невнятных проклятий. Они с дочерью ходили немытые и в чужих обносках.

Сара Гуд стала одной из первых трех жительниц Салема, обвиненных в колдовстве, когда началась массовая истерия; муж и маленькая дочь Доркас дали показания против нее. И вот что очень, очень печальное узнала я о деле Сары: четырехлетнюю Доркас тоже обвинили в колдовстве, и она, по малолетству и невежеству, созналась. Ее приковали цепями в подземелье, как остальных, а когда через несколько дней после ареста ее допрашивали в суде, она рассказала, что мать дала ей змею и что змея укусила ее в палец и сосала кровь. Власти решили, что змея — ее «семейный дух»; это во многом решило участь Сары Гуд. Она была беременна во время ареста; после рождения ребенка (который впоследствии умер) ее повесили. Доркас Гуд позже освободили. Ее так потрясло время, проведенное в подземелье закованной, что отец получил возмещение за пострадавшее потомство. Все же кому-то она оказалась годной, какому-то мужчине, и вот я — ее потомок, как и мои дочери.

В сочинении Эмили написала, что живи Сара Гуд сегодня, ей бы поставили диагноз — биполярное расстройство, или шизофрения. Эмили цитировала, как свидетели описывали странное поведение Сары Гуд — склонность бормотать что-то себе под нос, враждебные и антисоциальные вспышки. У этих душевных заболеваний есть генетический компонент, писала Эмили и упоминала отца Сары Гуд, склонного к суициду. Скотт помог Эмили в исследованиях, и она получила «отлично». Сочинение вышло на конкурс сочинений штата. Первое место Эмили не получила, но удостоилась похвалы.

Скотта всегда привлекала эта теория по поводу двойной линии сумасшествия в моей семье. Его крайне занимало то, что он называл «иронией» в ситуации моей мамы. Например, то, что большую часть моего детства она провела в Дэнверсской больнице штата, заведении для душевнобольных. Не всем известно, что салемский процесс над ведьмами в самом деле проходил в деревне Салем (теперь это Дэнверс), совсем рядом с больницей, куда мама попадала не раз. Скотт просто с ума сходил, что Дэнверсская больница штата, построенная в конце девятнадцатого века, изначально называлась «Психиатрическая больница штата в Дэнверсе» и стояла на горе Готорн, названной в честь Джона Готорна, одного из судей салемского процесса над ведьмами.

— Они называли ее психбольницей! — восклицал Скотт, читая одну из библиотечных книг. — Когда твоя мама была там, больницу еще называли так?

— Нет, конечно, нет, — нетерпеливо отвечала я.

Почти все, что было известно Скотту о моей матери, он узнал в