больше всего болело на душе! Он силился вспомнить, что было, и боялся поверить хаотично всплывающим в памяти разрозненным картинам. Самым простым и надёжным выходом из сложившейся ситуации представлялось лечь и умереть! Тогда он сел. И так сидел, прислонившись к стене и слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Идти было некуда и незачем. Да и вообще любые действия представлялись бессмысленными. Вся его одежда оказалась густо измазана мастикой, как будто его использовали вместо половой тряпки. Ну что ж, видно, заслужил. Теперь он уже гнал от себя воспоминания, которые, как назло, принялись роиться в голове, множа как физические, так и моральные страдания. Чувство удушливого стыда и никому не нужное, но оттого не менее мучительное раскаяние доставляли большие страдания, нежели физическая боль. Вся предыдущая жизнь представлялась бессмысленной и никчёмной. Неужели он явился на свет, чтобы здесь и сейчас оказаться в подобном положении? Единственное обстоятельство, которое хоть немного облегчало участь, что в этой зоне общежития его никто не знает, а значит, есть надежда что информация не распространится и на факультете не узнают. «Нужно валить!» Легко сказать! И всё-таки он поднялся и, припадая на одну ногу и держась за стенку, побрёл, безучастный к мирскому, но в направлении столовой…

* * *

Всё вернулось на круги своя. Вещички он постирал сам, а Вика, не спавшая ночь, была счастлива услышать его голос в телефонной трубке и тут же примчалась в общагу, где они занялись долгоиграющим сексом, которому не могли помешать даже сломанные рёбра. Зинаида Алексеевна делала вид, что ничего не произошло. Только губы поджимала ещё плотнее, да в глазах мелькала неотчётливая издёвка по поводу его внешнего вида. Или ему так казалось?

Прошла весна. Началась и благополучно закончилась сессия. Наступило лето. Они по-прежнему частенько ссорились. И во время этих ссор зачем-то всуе поминали родителей. От Вики доставалось даже Роминой маме, которую она видела всего два раза в жизни, а он, чтобы не отставать и дивясь на самого себя, нелицеприятно отзывался не только о тёще, но и о тесте, которого называл подкаблучником и барышником, намекая, что тот таскает шмотки из-за границы на продажу, хотя, конечно, внутренне тестя любил и не имел ничего против подобного заработка. Разве что ассортимент поменял бы и методы реализации. Но в запале они чего только друг другу не наговорили.

Ссорились они, как и любили, – очень искренне и глубоко. А причиной, по всей видимости, было то, что оба ещё оставались детьми. Детьми, избалованными родительской любовью, привычкой, что мир вращается вокруг них; детьми, не готовыми изо дня в день поступаться собственными желаниями ради другого. Вот в огонь и в воду Ромка пошёл бы ради Вики, не задумываясь, и та, вполне возможно, сиганула бы ради любимого с балкона. Но это в момент экзальтации, когда молодые гормоны бурлят и плавятся, а чувства, густо замешенные на физическом влечении, требуют прорыва, подобно вулканической лаве. Семейная жизнь требовала иного: тихой методичной созидательности, порой жертвенности, готовности отдавать, не прося гарантий возврата. А они пока ещё оставались Ромео и Джульеттой.

Ссоры сменялись бурными примирениями, когда всё вокруг превращалось в праздник. Даже просто совместные походы в магазин за хлебом. Юлька подросла, пыталась ходить и смешно гугукала. Ромке пришло время отправляться на армейские сборы. Очень не хотелось терять лето, а куда деваться? Эксперимент с ботинком решили не повторять.

* * *

И вот он в общем вагоне поезда «Москва – Минск». Странное чувство дежавю не покидает всю дорогу. Подсознательно он ожидает вместо столицы Белоруссии оказаться в Караганде, чтобы дальше разрезать пустыню Бетпак-Дала вплоть до забытой богом станции с ржавой и гнутой табличкой «Сары-Шаган». Всё-таки два года, проведённые на ракетном полигоне, не вырвать из памяти. В вагоне совсем немного однокурсников с их потока, плановиков и кибернетиков плюс целый курс с мехмата – у них была общая военка, и потому общие сборы. Как ни странно, прошедшие армейскую школу более сосредоточенны и настороженны, нежели неслужившие, коих большинство. Последние дурачатся и смеются, поездка представляется им весёлым приключением, а предстоящие полтора месяца – пионерским лагерем. Ромка ловит на себе пристальный взгляд парня с мехмата, явно отдавшего Родине два года. Или три. Тот подсаживается. Они перебрасываются несколькими фразами, как самолёты позывными с землёй «свой-чужой». Сразу всё становится понятно. Гриша – старшина запаса, служил замкомвзвода в Забайкалье. Звание старшины – максимум, до которого может дослужиться срочник. Широкая жёлтая лычка пролегает через весь погон, разрезая его чёрную поверхность посередине и вдоль. Весьма редкое звание в отличие от одноимённой должности, которую обычно занимают уже прапорщики. У Ромки на погоне в своё время красовалась такая же широкая жёлтая лычка, только поперёк – старший сержант, на ступень ниже старшины. Обе лычки предполагают, что за них приходится рвать задницу. Но если старший сержант ещё может обойтись своей собственной, то чтобы стать старшиной – этого мало, и необходимо долго и со вкусом дрючить вверенное подразделение. Одной порванной задницы для длинной толстой лычки недостаточно. Поэтому Ромка довольно осторожно отнёсся к весьма разумному во всех остальных аспектах предложению держаться вместе. Меньше всего хотелось снова участвовать в подковёрных играх, так свойственных закрытым мужским коллективам. Тем более вновь оказаться на командирской должности, когда твои прямые обязанности неизбежно противоречат интересам подчинённых, а соответственно, большинства. В данной ситуации большинство – это однокурсники, а не Средняя Азия и Кавказ, как было у него и про которых комбат сказал ему когда-то: «Тебе с ними детей не крестить!» Нет, он, конечно, ответил Грише согласием, но про себя решил «держаться подальше от начальства, поближе к кухне». Ещё в Москве он договорился с двумя отслужившими однокурсниками, что держатся вместе, спят рядом, ни во что не вмешиваются, по возможности занимаются только спортом и дружно посылают всех на… В общем, посылают.

При этом он с лёгкой усмешкой поглядывал на резвящихся однокурсников, «не нюхавших пороха», понимая в моменте, какая пропасть их разделяет. Опыт – это то, что нельзя потрогать или измерить. Он становится частью тебя, навсегда меняя твою личность. Ты не становишься лучше или хуже, ты становишься другим. Приобретая адаптивность и уверенность в себе, теряя непосредственность и уверенность в себе. Да-да! Уверенность уверенности рознь. До армии Ромка считал, что ему море по колено. В армии понял, чего стоит на самом деле. Это как нож – никогда не поймёшь, насколько он острый, пока пальцем не попробуешь.

На душе было неспокойно. Конечно, полтора месяца – ничего