Шрифт:
Закладка:
Своеобразная ироническая аллюзия на блоковские образы подчеркивает утрату мечты, романтики в современном мире, где рушатся прежде всего представления о нравственности, искажаются человеческие ценности. Поэт остро реагирует на «болезни века». Автор – личность неравнодушная, он поднимает самые актуальные и злободневные проблемы современности. Своеобразным развитием сюжета цикла являются баллады, посвященные одной из самых кровопролитных страниц в истории государства. В начале 2000-х Чеченская Республика хотела выйти из состава страны, из-за чего обострился напряженный военный конфликт. Война проходила по всем фронтам, в том числе и в самых людных и мирных местах – общественном транспорте. С тех пор начались многочисленные теракты: взрывы в метро и автобусах, аэропортах и жилых домах. Д. Быков активно реагировал на эти трагические события в своих балладах. Поэт показал страшное время всеобщей паники и недоверия. Он часто сравнивает московского метро с адом, куда с боязнью вынуждены теперь спускаться люди:
Как ангел ада, он едет адом – аид, спускающийся в Аид, —
Храня от гибели всех, кто рядом [8, с. 318].
Серым мартом, промозглым апрелем,
Миновав турникеты у врат,
Я сошел бы московским Орфеем
В кольцевой концентрический ад [8, с. 338].
Одной из характерных особенностей данного цикла является визуальная актуализация текста и его ритмико-интонационная неоднородность. На эту поэтическую особенность не раз указывали и современные исследователи: «Чередуя баллады, оформленные как лирический текст и как прозаический, поэт тем самым усиливает звучание основной мысли, делает ее разноплановой и многоликой. Изменяющиеся метр и ритм передают изменчивость внутреннего состояния лирического героя, его постоянную борьбу как с самим собой, так и с окружающим миром» [121, с. 301].
В своем цикле поэт не разделяет интимные переживания, связанные с потерей любви, и переживания за судьбу страны. Напротив, он комбинирует личное и всеобщее, так как нестабильность эпохи – это прямая проекция на нестабильность человеческих отношений. Однако драматичность многих событий и ситуаций сглаживается самоиронией, способностью взглянуть на многие драматические ситуации с другой стороны.
Интересным структурным элементом цикла является баллада под знаковым номером тринадцать. Подчеркивая ее демонический характер, автор таким образом вкладывает глубокий сакральный смысл в данную часть, посвященную женщине.
Произошел разрыв лирического героя со своей любимой, после чего он получает пощечину и, как следствие, отправлен «по известному направлению». В романтической тональности поэт представляет подобные случаи в жизни как своего лирического героя, так и любого мужчины:
Правду сказать, я люблю разрывы! Решительный взмах метлы!
Они подтверждают нам, что мы живы, когда мы уже мертвы.
И сколько, братцы, было свободы, когда сквозь вешние воды
Идешь, бывало, ночной Москвой – отвергнутый, но живой!
[8, с. 343].
Это своеобразная инструкция, руководство по выживанию для многих «сломавшихся» сердец. При помощи легкости напевного стиха, многочисленных анафор, разговорной лексики поэт от катрена к катрену сглаживает драматичность разрыва отношений:
В первые пять минут не больно, поскольку действует шок.
В первые пять минут так вольно, словно сбросил мешок.
Это потом ты поймешь, что вместо, скажем, мешка асбеста
Теперь несешь железобетон; но это потом, потом.
В первые пять минут отлично. Вьюга, и черт бы с ней.
В первые пять минут обычно думаешь: «Так честней.
Сгинули Рим, Вавилон, Эллада. Бессмертья нет и не надо.
Другие молятся палачу – и ладно! Я не хочу» [8, с. 344].
Однако романтическая легкость образа неудачливого влюбленного – это своеобразная маска, за которой скрывается одинокая, страдающая личность, способная на покаяние и прощение. Он страдает от навалившегося на него одиночества. Какими бы ни были ожесточенными бои, он, побитый, преисполненный теплыми воспоминаниями о совместно прожитом времени и чувством вины, все равно возвращается к родному порогу и просит принять обратно:
Потом, конечно, приходит опыт, словно солдат с войны.
Потом прорезывается шепот чувства личной вины.
Потом вспоминаешь, как было славно еще довольно недавно.
А если вспомнится, как давно, – становится все равно.
И ты плюешь на всякую гордость, твердость и трам-пам-пам,
И виноватясь, сутулясь, горбясь, ползешь припадать к стопам,
И по усмешке в обычном стиле видишь: тебя простили,
И в общем, в первые пять минут приятно, чего уж тут [8, с. 344].
Действительно, первые пять минут приятно, но потом снова падает пелена с глаз, приходит это больное чувство задетого мужского эго, вспоминаются старые обиды, к ним прибавляются новые, что дает начало новым «боевым» действиям.
Кульминация в развитии поэтического сюжета цикла приходится на четырнадцатую балладу, своеобразную исповедь героя перед лицом Бога. Неторопливый разговор с Всевышним обнажает душу лирического героя, он кается во многих жизненных грехах, просит защиты, покровительства. Это своеобразный взгляд на жизнь со стороны, поиск истинной дороги к счастью и внутренней свободе. Герой акцентирует свою обычность, не причисляет себя ни к поэтам, ни к пророкам. Меняя тональность повествования, поэт от негодования и бунта переходит к самобичеванию и самоиронии:
Всю жизнь не умея решить,
Подвижничать или грешить, —
Я выбрал в итоге томиться о Боге,
А также немножечко шить;
И вот я кроил, вышивал,
Не праздновал, а выживал,
Смотрел свысока на фанатов стакана,
На выскочек и вышибал —
И что у меня позади?
Да Господи не приведи:
Из двух миллионов моральных законов
Я выполнил лишь «Не кради».
За мной, о верховный ГУИН,
Так много осталось руин [8, с. 347].
Исповедальный пафос стиха снижает намеренная открытая авторская самоирония. «За декларативным покаянием лирического героя скрывается все та же свободная личность, находящаяся в вечной борьбе, противопоставлении с другими» [121, с. 301–302]. Следует подчеркнуть, что в основе балладного цикла Д. Быкова лежит лирико-драматический сюжет, основанный на внутреннем конфликте между отдельной личностью и обществом.
Своеобразной развязкой сюжета выступает поэтическая декларация жизненного кредо поэта. Все сюжетные линии сводятся воедино в трактовке вечной темы поэта и поэзии. Рассуждая о предназначении поэта в обществе, автор остается верен классической трактовке данной темы:
Я в Риме был
