Мать свела брови домиком, словно недоумевая.

— Ты вот сейчас надо мной специально издеваешься, да? Подумаешь — номер не готов! Других дел на выступлениях немало, сам знаешь. Здесь кому-то проассистируешь, там кому-то поможешь… Зверей покормить, опять же. В гастрольной кутерьме каждая лишняя пара рук и ног важна!

— Но ведь и т-ты… вы с Мишей, — поправился он, — тоже не довели до ума свой номер.

— Я выступлю со старым номером из сольного репертуара, — невозмутимо отозвалась мать. — Что ты какие-то идиотские отмазки придумываешь, Макар? Ехать не хочешь, что ли?

«Не хочу. Не хочу!» — едва не заорал он, но лишь скрипнул зубами и нашел в себе силы промолчать. Сложно было бы объяснить матери его загон: не хочу уезжать из-за девчонки. Глупо и совершенно непрофессионально… И тем не менее — боже, как ему не хотелось никуда ехать!

Наконец мать отлепила испытывающий взгляд от лица Макара и уставилась ему за спину, где все это время почтительно-безмолвно стояла Соня. Он, признаться, и сам уже успел забыть о ее навязанном присутствии, придавленный новостью о скором отъезде.

— Здравствуйте, — выдохнула Соня практически с благоговением — переигрывала, ужасно переигрывала, но мать приняла это все за чистую монету.

— Здравствуй, — благосклонно кивнула она Соне и тут же лукаво улыбнулась, глядя на Макара:

— Оу! Я, кажется, догадываюсь, из-за чего ты не хочешь ехать… Точнее, из-за кого.

Макар ошеломленно округлил глаза:

— Что?! — и обернувшись на Соню, коротко бросил:

— Нет, не п-поэтому.

— Я все-все понимаю, — мурлыкнула мать, игнорируя его реплику, словно внезапно оглохла. — Сама была когда-то семнадцатилетней… Ну, ребятки, тут уж ничего не поделаешь: придется несколько дней потерпеть в разлуке.

Больше всего его взбесило то, что Соня даже не попыталась как-то опровергнуть догадку матери: стояла и улыбалась, мило хлопая ресничками и даже, кажется, чуточку покраснев.

— Ты пришла на тренировку посмотреть? — обратилась к ней мать.

— Соня уже уходит, — бесцеремонно вмешался Макар.

Однако та лишь состроила глазки котика из «Шрека»:

— Я бы очень-очень хотела побывать на тренировке, пожалуйста!

— Нет, — отрезал он, и тут же получил легкий шутливый подзатыльник от матери:

— Макар, как ты себя ведешь?! Что за манеры? С тебя что, убудет, если проведешь девочку на репетицию?

— Т-тебе же надо возвращаться в школу, — буравя Соню мрачным тяжелым взглядом, произнес он, но она беззаботно отмахнулась:

— Школа никуда не убежит.

Естественно, на тренировке все сразу же пошло через задницу. И не потому, что он стеснялся Сониного присутствия — а потому, что она дико, просто до трясучки его раздражала. И чего добивалась, спрашивается? Нарочно выбесить его? Довести до белого каления? Странный способ вызвать симпатию у нравящегося парня, если честно…

Работая с полотнами, Макар постоянно застревал в них и путался, как начинашка. Ей-богу, малютка Яночка и то сейчас была ловчее, чем он! То и дело приходилось командовать: «Вниз!», чтобы лебедка опустила его обратно на манеж, и он неуклюже выкарабкивался из струящейся ткани. В какой-то момент, когда нужно было разделить полотна надвое, Макар просто не смог найти лазейку между ними и они у него «слиплись». Все это, конечно, было допустимыми огрехами во время обкатки номера, но в том-то и дело, что раньше подобные вещи давались ему влет!

Было нестерпимо стыдно — избавь бог, не перед Соней, а перед самим собой. Вспомнилось, как отец не раз говорил ему: «Ты не имеешь права на истерики. В цирке ты — прежде всего артист. Нет ни личных проблем, ни плохого самочувствия, ни дурного настроения. Просто выходишь, собираешься — и делаешь!»

«Прости, пап…» — мысленно бормотал Макар, вновь и вновь почти в отчаянии повторяя не получающийся трюк.

В воздушной гимнастике на полотнах не было страховки как таковой — ее роль выполняли всевозможные узлы, которые завязывали или закручивали артисты во время выступления на своих руках или ногах. Узлы были разными: какие-то с жесткой фиксацией, при которой выпасть из них было невозможно, какие-то — с безузловой заплеткой. Вот она уже была достаточно опасной: скользя вниз по полотну, можно было просто слететь, отпустив руки по неосторожности.

Именно это и произошло с Макаром.

31

Раскрутка «штопор» была одной из самых эффектных в воздушной гимнастике на полотнах: артист несколько раз обматывал ткань вокруг своей талии, а затем, стремительно раскручиваясь вниз, повисал за долю секунды до падения — либо на руках, ухватившись за полотно, либо на завязанном из этого самого полотна узле.

Макар попросту зазевался. Не успел вовремя поймать ткань — и вместо красивого виса получилось не слишком-то красивое падение. Повезло, что на тренировках артисты обычно работали воздух на небольшой высоте, так что пролетел Макар всего-то пару метров. Он успел сгруппироваться, чтобы падение получилось не слишком болезненным, но все-таки неловко подвернул ногу. Резкая боль в бедре не оставляла сомнений в том, что он заработал как минимум растяжение — хорошо, если на разрыв связок.

Соня, наблюдающая за тренировкой, пронзительно взвизгнула — и тут же сорвалась со своего места, чтобы броситься к Макару. Он же, морщась, тем временем пытался приподняться и оценивал навскидку степень повреждений. Вроде бы ничего не сломал, шею не свернул — и слава богу.

— Как ты? Господи, ты цел? Как же я испугалась! — тараторила Соня, пытаясь до него дотронуться, словно желала ощупать и убедиться, что с ним все в порядке.

— Макар, ну как же так! — его уже окружили другие артисты, которые находились сейчас на манеже. — Ты что, не поймал полотно? Голова закружилась? Ты себя плохо чувствуешь? Ты вообще сегодня ел что-нибудь? Ну-ка, покажи ногу…

Макар уселся прямо на манеж, чувствуя, как пульсируют огненной болью мышцы левой ноги.

— Все нормально, — выговорил он наконец. — К-кажется, небольшое растяжение.

— Давайте-ка, — скомандовал кто-то из акробатов, — отнесем его в медпункт!

— Не надо, ребята! — пытался отнекиваться Макар. — Я и сам как-нибудь д-доковыляю.

— Сиди уж и не шевелись, ковыляка, — отмахнулись коллеги. — Раньше надо было геройствовать…

— Макар, как ты себя чувствуешь? — Соне удалось схватить его за руку. — Где у тебя болит?

«В голове. От твоего присутствия», — чуть было не съязвил он, но сдержался. Раздражение на Соню не уменьшилось после падения, а стало совершенно невыносимым.

— Возвращайся в школу, Сонь, — сказал он, бесцеремонно высвобождая руку из ее проворных цепких пальчиков. — Со мной ничего серьезного. П-передай Динке, что я ей позвоню… вечером.

Она поджала было губы с обидой, но очень скоро сообразила, что до нее здесь действительно сейчас нет никому дела,