Однако пришибленность не сильно ограничивала активность. Катерина съездила в Питер, очень хорошо провела там время и вернулась домой с уверенностью, что туберкулез послала ей какая-то добрая фея, чтобы она смогла бы провести последние месяцы жизни в отрыве от работы. Работу свою Катерина любила, но сейчас ее больше тянуло развлекаться, тем более что очень тягостно преподавать, не будучи уверенной в возможности довести годичную программу до конца.

Лечение туберкулеза растянулось на пять месяцев.

– Не понимаю в чем дело, – развел руками Айболит. – Затемнение такое же, что и было, диаскинтест[15] по-прежнему на грани сомнительного и положительного… Пожалуй, вам нужно показаться онкологу. Не хочу вас пугать, но ваша проблема… хм… вызывает настороженность…

Никакому онкологу Катерина показываться не собиралась. Зачем? И так все ясно, спасибо сетевому разуму и логике. Если некая бня в легком не поддается ни антибиотикам, ни противотуберкулезным препаратам, то это явная онкология, привет от Земфиры. Плюнуть в морду своей губительнице Катерина не могла, но она могла сделать другое – закончить свою жизнь по своим правилам, уйти с гордо поднятой головой.

Вешаться, бросаться под поезд или выходить в окно неэстетично, резать вены в ванне с горячей водой – пошло, дедушкиного револьвера у Катерины не было, так что оставался один-единственный способ ухода – медикаментозный. Сетевые знатоки хвалили ерордмассан[16] – пятьдесят таблеток безболезненно уводили в мир вечного блаженства, если принять их на голодный желудок и запить чем-то крепким. На запивку Катерина выбрала элитную водку «Осетръ», которую успела распробовать в недавние времена. Купить нужное количество строгорецептурного препарата было несложно, если знать нужных людей, которые охотно принимали вместо рецептов открытки с видами Хабаровска.[17]

Земфире Катерина решила написать записку. Вдруг эта сволочь не умеет читать мысли? А записку она точно прочтет.

«Я ухожу как мне хочется и когда мне хочется. Я играю по своим правилам, а не по твоим. Финита ля комедия!»…

– У нас Смирнова чудит, которую вчера из реанимации спустили, – рассказывала медсестра отделения острых отравлений своей подруге из приемного покоя. – Вообще-то ее Екатериной зовут, но она называет себя Земфирой, требует немедленно отпустить ее домой, называет нас контрреволюционерами и грозит пожаловаться в цека…

– Главное, чтобы не в горздрав, – хмыкнула подруга.

– Тетка совсем не в себе, – продолжила собеседница. – Но прикол не в этом, а в том, что у нее рентген показал затемнение, реаниматологи решили уточнить характер процесса и при бронхоскопии из правого верхнедолевого бронха извлекли презерватив!

– Мать честная! – ахнула медсестра «приемника». – Как он мог там оказаться? Неужели из влагалища проник?

– Ну ты даешь! – отделенческая медсестра постучала указательным пальцем по лбу. – Ты анатомию вообще учила? Николай Леонтьевич предположил, что она вдохнула его во время орального секса. Увлеклась, сделала глубокий вдох и не заметила, что безопасный секс стал опасным.

– А сама она что говорит?

– Я интеллигентная замужняя женщина, а вы меня о каких-то гадостях спрашиваете! – пробасила собеседница, подражая голосу пациентки. – Прикинь, она попросила объяснить ей, что такое «оральный секс». Я же говорю – совсем не в себе тетка!

* * *

Мораль сей притчи настолько цинична, что автор не рискнул ее здесь привести, опасаясь травмировать своих любимых читателей.

Как-то так.

Притча одиннадцатая. Сиделка

«Ночная, горькая больница,

палаты, горе, полутьма…

В сиделках – Жизнь, и ей не спится

и с каждым нянчится сама»

Ольга Берггольц, «Сиделка»

Первый раз Аллочка вышла замуж по приколу. На выпускном вечере Гоша Розанов вдруг бухнулся перед ней на колени и в стихах, довольно, надо сказать, корявых, попросил ее руки. Все так и ахнули, Аллочка – громче других.

«А почему бы и нет? – подумала Аллочка, глядя в широко раскрытые глаза Гоши. – Симпатичный мальчик, из хорошей семьи и влюблен без памяти…».

Гошина любовь была приятной, необременяющей. Другие парни вели себя словно назойливые петухи – провожали своих пассий до школы и обратно, задирали любого, кто, по их мнению, представлял опасность, распускали руки при каждом удобном случае, а Женька Смирнов пытался уговорить Любу Васильеву на такие гадости, о которых даже подумать противно. Гоша ничего подобного не делал и никаких прав на Аллочку не предъявлял. Признался в любви в начале девятого класса, сказал, что готов ждать сколько нужно и ждал очень тактично, когда нужно, оказывался под рукой, а когда не нужно – отступал в сторону. А тут видишь ли – подготовился, стихи сочинил и даже колечко с камушком припас… Откуда только взял? У матери позаимствовал?

– Я согласна! – громко сказала Аллочка, обводя присутствующих торжествующим взглядом; выйти замуж первой из класса считалось среди девчонок весьма почетным, а она оказалась первой из всего потока – вряд ли кому еще на выпускном сегодня предложение сделают.

– Горько! – закричала не к месту Дианка Канторович, которая всегда все делала невпопад.

Гоша не смутился – взял Аллочку за плечи и поцеловал в губы…

Для того, чтобы окончательно разобраться в своих чувствах, Аллочке хватило двух месяцев совместной жизни. Как только улеглись восторги, ей стало ясно, что она Гошу не любит, совсем, вот нисколечко. «Ничего страшного, – успокаивала себя Аллочка. – В браке всегда так – один любит, а другой позволяет себя любить. Лучше уж так, как есть, чем наоборот… Гоша ответственный, добрый, спокойный, некурящий – не муж, а мечта!». Но на самом деле мечта была другой. Аллочке хотелось страстной, пьянящей любви, от которой сердце бьется в упоенье, а в животе порхают бабочки. Секс с Гошей был ровненьким-хреновеньким. Какие бабочки? Оргазм не пришлось симулировать – и хорошо!

Когда Аллочка поделилась наболевшим с мамой (не с подругами-сплетницами же сокровенное обсуждать!), та посоветовала ей поскорее родить, мол дети меняют все к лучшему – на смену романтической дури приходит настоящее семейное счастье. Но Аллочке не хотелось рожать до окончания колледжа. Мало того, что не попала в институт, так можно вообще без образования остаться и превратиться домохозяйку. Может, кого-то это и устраивало, но у Аллочки была активная жизненная позиция и к тридцати пяти годам она собиралась стать главной медсестрой, причем не поликлиники, а крупной многопрофильной больницы. На втором курсе, тайком от Гоши и мамы, Аллочка сделала аборт. Переживала ужасно, но другого выхода не было, тем более что к старым соображениям добавились новые – скоропостижно скончался тесть, и не успели справить по нему сороковины, как Гошу отчислили из универа за драку, после чего он впал в глубокую депрессию. И было почему