— Кэт! Смотри на меня, дорогая! Смотри на меня!

Она медленно обращает на меня взгляд.

— Все образуется, — говорю я ей. — Я о тебе позабочусь. И об этом позабочусь. — Я киваю на письмо. — Я отвезу тебя к ней.

— Мама, — снова шепчет Кэт, глядя на меня невидящим взглядом. Я чувствую, как мои глаза обжигают горячие слезы. Мне хочется вопить, проклинать весь белый свет за то, что по земле ходят такие негодяи, как Мартин Хокинг.

— Я отвезу тебя к ней, — повторяю я надтреснутым голосом. Привлекаю к себе Кэт, чтобы она, если захочет, могла бы положить голову мне на плечо. А она стоит как неживая — одеревеневшая и в то же время обмякшая. Я готова убить Мартина за то зло, что он причинил этой девочке, за то зло, что причинил всем нам. Белинда рядом шмыгает носом.

— Она… она… я не… не… — Кэт так и не произносит всей фразы целиком. Я содрогаюсь, вспоминая разговор с миссис Льюис. По ее словам, Кэт считала себя виновной в смерти матери. И я теперь невольно думаю, что эту мысль внушил ей Мартин.

Я отстраняюсь от Кэт на расстояние вытянутой руки и заглядываю ей в глаза. Она отвечает мне пустым взглядом, словно тоже пытается осмыслить то, как поступил с ней отец.

— Родная моя, послушай, — говорю я девочке. — Завтра утром, как только взойдет солнышко, мы с тобой тронемся в путь. Мисс Белинду отправим к ней домой, а сами поедем искать твою маму, хорошо? Я отвезу тебя к ней. Обещаю.

Кэт моргает, глядя на меня.

— Ты меня понимаешь, милая? Я отвезу тебя к ней.

Кэт едва заметно кивает.

— А письмо отдай мне, Кэт. Там адрес.

Кэт позволяет взять из ее руки письмо, и я убираю его в конверт. Складываю другие документы, беру сейф — попробую открыть его позже — и все это прижимаю к груди.

— Пойдемте съедим что-нибудь, — предлагаю я, стараясь придать своему голосу бодрости. — А потом пораньше ляжем спать, чтобы скорее наступило завтра.

Мы идем на кухню. Я грею остатки супа, подрумяниваю хлеб в духовке. Аппетита ни у кого нет. Пока Белинда и Кэт моют посуду, я возвращаюсь в библиотеку и по телефону звоню в Лас-Паломас. Дежурная медсестра подтверждает, что миссис Кэндис Хокинг по-прежнему является пациенткой лечебницы, и да, она принимает гостей на террасе после обеда, но визиты не должны быть долгими. Я не называю себя, но медсестра и не требует. Меня не удивляет, что Кэндис до сих пор жива, и я рада, что даже в глубине души не надеялась услышать известие о ее смерти. Не хочу, чтобы на Кэт снова обрушилось губительное разочарование. Не теперь. Дважды — это слишком. Завершив звонок, закрываю дверь в библиотеку, чтобы на первый взгляд комната оставалась такой, какой в прошлый раз видел ее Мартин.

Наверху Белинда помогает мне упаковать в дорогу вещи Кэт. Потом мы идем в мою спальню, где я собираю свои вещи — несколько платьев, мамину старую шляпку, папину тетрадку. Мы сносим саквояжи вниз и ставим у выхода. На столик у входной двери я кладу папки с документами, сейф и затянутую на шнурок сумочку с найденным золотом, которое я предварительно высушила.

Когда к отъезду все готово, мы возвращаемся наверх.

— Мы все можем лечь здесь, в моей комнате, — говорю я. Белинда, я уверена, вряд ли пожелает спать в постели Мартина. Я — тем более. И я не хочу, чтобы Кэт спала одна. Снимаю матрас с ее кровати, переношу его в свою спальню и кладу на пол. Затем мы переодеваемся в ночные сорочки — Белинде я одалживаю одну из своих, широкого кроя, — и заплетаем на ночь волосы, словно это самый обычный вечер. Напеваю Кэт бабушкину гэльскую колыбельную, пока ее дыхание не выравнивается и она не погружается в глубокий сон. Когда девочка засыпает, я слышу рядом в темноте тихий плач Белинды. Мне приходится напомнить себе, что сегодня вечером она потеряла мужа. Верно, человека, которого она любит, не существует, но Белинда-то думала, что муж у нее настоящий, и потому ей тяжело смириться со своей утратой: он все равно что умер.

— Справитесь? — спрашиваю я Белинду.

— Нет. Да. Не знаю, — отвечает она усталым скорбным голосом. — Не по себе мне. Я не… — Ее голос постепенно затихает.

— Было время, когда мне тоже казалось, что мой мир рухнул, — говорю я после паузы. — Но вам есть ради чего жить, Белинда. И даже если вы сумеете убедить себя в обратном, солнце все равно взойдет на следующий день. Взойдет. И завтра, и послезавтра. Оно восходит каждый день, невзирая ни на что.

Белинда молчит, а через несколько минут проваливается в тяжелый сон.

Я лежу в темноте на постели, где позволяла Мартину прикасаться к себе, дарить наслаждение, где вскрикивала от восторга при слиянии наших тел, и меня вдруг охватывает отвращение. Я и тогда знала, что между нами нет никакой любви, но в слепоте своей думала, что сексуальная близость для нас — своего рода утешение, и теперь мне дурно от одной только мысли, что он ублажал меня, дабы я была сговорчива и довольна, как безмозглая скотина.

Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, я осторожно, чтобы не потревожить Белинду или Кэт, вылезаю из постели, бегу в ванную и опорожняю в ватерклозет то немногое, что съела за ужином. Затем набираю в ванну горячую воду, почти кипяток, чтобы очиститься, смыть с себя следы прикосновения тела Мартина. Снимаю ночную сорочку, погружаюсь в ванну, от которой поднимается густой пар, едва не вскрикивая от обжигающей воды, и принимаюсь с остервенением тереть себя, пока кожа не становится красной, воспаленной.

Наивная дура, ругаю я себя. Думала, что так и буду оставаться в неведении относительно его странных командировок, почти ничего не зная о его работе. Дура я, что думала, будто он горюет по жене, ведь я ни разу не видела, чтобы он пролил о ней хоть слезинку. Он даже взглядом не удостаивал фото Кэндис в комнате Кэт, никогда не смотрел в задумчивости вдаль, словно ожидая ее появления. Я была глупа, одурманена собственным желанием иметь то, чего мне хотелось. А теперь потеряю все.

Я больше не сдерживаю слезы, хлынувшие из глаз.

Не нужны мне этот дом, мои красивые наряды, сапфировое кольцо, что я ношу на пальце, не