Чтоб наши сердца, горящие спелою сливой,

Стучащие в такт сверкающих на небе звезд.

Сошлись бы в горящем, алым закатом порыве,

Сажая под окнами дома цветы сонных грёз.

Яо, плененный молитвой и просьбой к богу в соединении любящих сердец, явно разделенных статусом и положением, на минуту забыл о том, что его сюда привело, и опомнился, когда услышал голос божеств, приближающихся к возвышенному лику поэта и каллиграфиста. Обсуждали божества не кусок нефрита, не дальнейший путь в поисках легендарного артефакта, а падении и реабилитацию Сяо Хуа, говорящего на эту тему с неохотой, явно вынужденно дружескими отношениями и приятельскими чувствами поэта к генералу.

— Сяо-гэ, но ты не можешь скрываться от Владыки все время? — говорил поэт, размахивая в такт шагам и словам расписным веером, — он переживает за твою судьбу, спрашивает всех о твоем состоянии, местоположе...

Но не договорил, веер резко закрылся, стукнулись друг об друга деревянные гарды, а со стороны друзей повеяло осенним холодом. Голос Тан Мудана стал слегка испуганным, все же, при повреждениях, полученных при падении, Сяо Хуа не переставал владеть своей стихией, не в полной мере, а на десять процентов, но мог использовать ледяной источник. Так что подморозить и охладить пыл цветочного божества он способен даже в таком состоянии.

— Тан-эр, если ты кому-нибудь, хоть единой душе… — начал угрожать генерал Севера, явно призывая лезвие клина, — то я напомню о своем прошлом титуле и статусе, — голос падшего стал ниже, грубее и жестче. Сяо Хуа напомнил Тан Мудану, что несмотря на крылья за спиной и род Махаон, он не цветочная бабочка, слагающая стихи и оды небесному Владыке, а воин снежной равнины, заслуживший боями и сражениями, кровью и потерями, свой титул и чин Генерала Севера.

— Сяо-гэ, убери клинок, — испуганно сказал поэт, обещая: — я не скажу Владыке где ты и с кем. Как и то, что ищешь, — холодный ветер стих, сменился на весенний, несущий тепло и свежесть только взошедшей травы. Напряжение между друзьями сошло на нет, отошло на задний план, словно ничего не было. Но ровно до одной фразы: — она тоже о тебе спрашивала, беспокоилась и… — цветочный не договорил, а оборвал фразу на середине, напоминая Тан Мудану цель визита их компании, и причины, по которой они прибыли в город и в сам храм. — Да-да-да, — успокаивал северного генерала поэт, ведя как раз к своей выложенной из мозаики статуе, в которой, по мнению Шень Луна, должен находиться осколок нефрита.

— Четвертый — раненный витраж,

Страны цветов восточной…

Повторял слова легенды Сяо Хуа, внимательно вглядываясь в мозаичную кладь божественного лика. Но ни один кусок мозаики так и не подошел под тон и оттенок нефритовой печати. Рядом, близко, но не то. Как и в витражном окне, описывающим момент восхождения Тан Мудана на небеса и становление божеством литературы и каллиграфии. А из этого следует вывод, что:

— Будем держать путь к следующему храму, — сказал Сяо Хуа, покидая алтарный павильон, направляясь в выделенную ему комнату, но перед этим обратился к Лун Яо, слышащему все, что обсуждалось, и видящему все, что здесь происходило: — надеюсь, Яо-эр воспитанный юноша, тактичный и вежливый, услышанное и увиденное не распространит по чужим ушам и устам, — и это не вопрос, а скорее просьба, граничащая с приказом.

— А-Яо воспитанный и тактичный, ничего не видел и не слышал, — уважительный поклон и сложенные в жесте руки, вот и все, что хотел увидеть Махаон, и увидел, убеждаясь в том, что Шень Лун прекрасно воспитал ученика, даровав ему не только мастерство владения клинком, но и вежливость к чужим тайнам и секретам.

— Яо-эр, скажи Шень-сяньшеню, что утром мы выдвигаемся в путь. Пуст это время отдыхает и набирается сил, с рассветом выходим и к храму Трепетной Струны, — а это последний восточный храм с красочными мозаиками и расписными витражами. Больше подобных храмов, подходящих бы под строки легенды, нет. Так что, дракон, кот и махаон будут надеяться, что в храме музыканта им повезет и не придется вспоминать еще божеств,