Психологи пришли к выводу, что у него поразительно развито понимание семьи. И дали это качество не люди, а собаки. Верности и преданности, которой его научила стая, он до сих пор ищет в человеческом обществе.

С современным «Маугли» я пообщалась в колонии-поселения, когда была с очередной проверкой. И вот вам подробности этой истории.

— Ты что, опять ночью под одеялом с фонариком читал? — строго спрашивает «гражданин-начальник» Олег Говоров осужденного. — Порядок не нарушай. Да и зрение испортишь так.

И, повернувшись к нам (колонию-поселение мы проверяли с известной правозащитницей Любовью Волковой), тихо, чтоб парень не слышал, говорит:

— Один из лучших работников на самом деле. Умница. Старательный. Вот учиться читать и писать.

— В смысле учится? — поражается мы. — Он что, не умел?

— Нет, не умел. Он много чего не умел.

И вот мы сидим с Тимуром (имя он поменял, и фамилию просил пока не указывать, поскольку немного стесняется своей истории — невероятной, дикой и в то же время такой доброй). Его история про людей и про собак. Про то, в ком на самом деле подчас больше человеческого.

— Родится я в Москве, — начинает Тимур. — Жил в Тушино. Родителей не помню, они оба числятся без вести пропавшими. Тетя меня воспитывала. По ее словам, я в доме малютки был до двух лет, а потом она меня забрала. До шести лет я был с ней, а потом жил на улице.

— Как это произошло?

— Я не помню ничего. Она говорит, что я убежал. Я помню только собачью стаю, что меня приняла. Это была моя семья, я всегда держался только ее. С тех пор до момента, пока меня не отловили полицейские, жил с собаками. В общей сложности получилось, что это семь лет.

— И где вы жили со стаей?

— Знаете, где кладбище в районе Красной Пресни? Вот там и в районе улицы 1905 года. Вся эта территория была моим домом. Мы кочевали по подвалам пятиэтажек и теплотрассам. На тот период много было бездомных и людей, и собак.

— А как же зимой? Ведь холодно было?

— Вот я ложусь, а собати (Тимур называет собак почему-то «собаТи», может, потому что так звучит нежнее — прим. автора) по кругу. Тепло от шерсти идет. Согреваешься быстро. Первый год был очень мерзлячий. А потом организм привык, и я холод перестал чувствовать.

— А где вы еду доставали?

— Из помойки, той же, где и собати. Пил из лужи, как они. Я все за ними повторял.

— Собаки вам пищу не приносили?

— Нет. Они щенкам приносили добычу — голубей, кошек. Я себе сам доставал. Инстинкт выживания был сильный. И до сих пор у меня остался — я могу в абсолютно любой лес зайти и знаю, что выйду. В Калужской области зашел в незнакомую лесную чащу и выбрался легко.

— А что делали, когда болели?

— Болел я стабильно раз в год. Ничего не делал. На ногах переносил. Лекарств не было.

— А как вы мылись?

— В лужах и изредка в Москва-реке. Одежду находил на помойке — голым я не был.

— С бездомными общались?

— Нет, вообще ни с кем, кроме собати. К людям я не выходил, даже к бомжам (и они мною не интересовались). Мое окружение меня на тот момент устраивало. Это была настоящая семья, хотя вам сложно понять будет.

Вылезал ночью на поиски еды. Одичал, может быть. Разговаривать по-человечески я не умел. Лаял. Обнюхивал. Я до сих пор могу так же бегать, как они. Все повадки знаю. Понимание их осталось до сих пор. Они в основном все жестами и мордами разговаривают. Я не знаю, как вам это объяснить. Это, наверное, нельзя сделать человеческим языком. Вот собати голову вниз опустила, немножко наклонилась — и я понимаю, что она чувствует и хочет передать.

Отловили меня полицейские в 2003 году. Я сопротивлялся, за палец укусил одного. Собати очень сильно постреляли. Попробуйте щенка из стаи вытащить — что будет? Она бросится на защиту. Вот и за меня все вступились. Погибли, наверное.

(Тимур вздрогнул. На глазах слезы. Видно, что до сих пор переживает за свою собачью семью).

— Убежали они, скорее всего!

— Не знаю. Я когда попал в 15 лет в приют на улице Народного ополчения, убегал оттуда. И бродил по местам, где жил с собати. Мой дом там остался. Собатей я не нашел.

— Была любимая собака?

— Да. Дворняга. У нее лицо, ну морда, такая красивая — бело-рыже-черная. Она меня любила. И я был привязан к ней.

— А имя ей дали?

— Нет. Я и своего имени не знал.

— И все-таки, почему вас приняла стая?

— Это сложный вопрос для меня.

— Вы читали книгу про Маугли?

— Нет. А что там?

— Там волки приняли ребенка в стаю.

— Я смотрел по телевизору, как обезьяны вырастили ребенка, он взрослый уже ползал по лианам. Только его поймали в 20 лет, а мне было 13. Я побывал во многих разных учреждениях прежде, чем попал на улицу Народного ополчения.

— А почему вас перебрасывали из одного приюта в другой?

— Потому что тетя живет во Владимирской области в городе Вязники. Отправили из Москвы туда, в местный приют, надеялись, что она заберет. Может, не знали, что со мной таким делать — я же не разговаривал и вообще вести себя по-человечески не мог. У нее не получилось меня забрать. Из Вязников меня перекинули в Орехово-Зуево. Потом во Владимир, там временно сирот содержат, собирают все документы и уже развозят по другим учреждениям. Оттуда уже привезли обратно в Москву. Говорить я начал во Владимире. Стал с людьми дружить. Брат названный из детского дома есть, мы с ним все время поддерживаем связь. Он сейчас мне помогает.

Больше всего я развился, как человек, в приюте «Хорошево-Мневники». Там были хорошие воспитали. Одна меня истории учила, я стал понимать, что на Земле происходило и почему люди стали людьми. Но писать и читать не научился.

— А как дальше ваша жизнь сложилась?

— Получил, как сирота, однокомнатную квартиру в Москве. Приехали какие-то бандиты, хотели ее отобрать. «Подписывай документы, а то проблемы будут», — угрожали. Я не соглашался. Потом отстали. Устроился работать сборщиком мебели. Женился, два сына у меня. Но не сложилось. Собати из моей стаи сняться до сих пор. Вспоминаю детали той жизни.

— Чему главному вы научились у собак, с чем сейчас живете?

— Главное — это семья. Это единственное,