И тут, на наше счастье, подходит милицейский патруль. Два человека. Оказались абхазцы. Один пошустрей, а другой тихий. Патрули все честно рассудили и сказали ереванскому водителю, что он должен заплатить за ремонт, иначе акт составят.

– Сколько? – наконец соглашается водитель.

– Сто пятьдесят рублей, – говорит Кемал.

Я вижу, он совсем во вкус вошел. Ясно, что на сто пятьдесят рублей его машину не испортили. Но Кемал такой. Раз он на зарплату живет, значит, его все должны обслуживать. А то, что он хорошую военную пенсию получает, не говорит.

Ереванский водитель начинает торговаться, говорит, что у него дальняя дорога в Россию, а денег мало. Какой же дурак поверит, что он в Россию едет без денег.

– Тут починки всего на пятьдесят рублей, – по-абхазски подсказывает милиционер. Тот, что был пошустрей, подсказывает.

– Что ты их деньги жалеешь, – по-абхазски ему отвечает Кемал, – у них полные багажники денег.

Наконец сторговались за сто рублей. Ереванский водитель злится, но деньги отдает. И видно, захотел к чему-нибудь придраться, потому что спереди подошел к нашей машине и увидел погнутое крыло.

– Вот видите, – кричит он милиционерам, – он ездить не умеет! Он уже с кем-то столкнулся.

Тот, что был пошустрей, подошел к нашей машине, карманным фонариком осветил крыло и что-то там долго завозился. Потом дает знак ереванским машинам, чтобы они проезжали, а нам дает знак, чтобы мы стояли. Ереванские машины уехали, а этот подошел к своему товарищу и начал с ним шептаться. Потом подходит к нам.

– Что у вас случилось в дороге? – спрашивает. Кемал начинает мямлить про трактор, но я чувствую, что милиционер ни одному слову не верит.

– Не трактор, – говорит, – вас ударил, а вы сбили человека. Сознайтесь, где это было. Если живой – окажем помощь. Если мертвый, суд разберется, кто виноват.

Тогда я добавляю, что трактор в самом деле был, но был и пьяный эндурец, который вывалился из-за эвкалипта прямо под колеса. Но, слава богу, он жив и мы его благополучно довезли до дому.

– Поехали, – говорит тот, что был пошустрей, своему товарищу, – мы должны убедиться, что он жив-здоров.

Теперь что делать? Они садятся, Кемал разворачивает машину, и вдруг тот, что был пошустрей, кричит:

– Стой!

– В чем дело? – спрашиваю.

– Да вы, оказывается, совсем пьяные, – удивляется он, – как это я сразу не заметил… Давайте я сяду за руль…

И тут я догадался, в чем дело. От пиджака Кемала вся машина чачей провоняла. Мы привыкли, а милиционер, конечно, заметил. Я ему объяснил в чем дело, но тот, что был пошустрей, не поленился, привстав, понюхал пиджак Кемала и тогда успокоился. А Кемал хохочет.

– Нюхайте мой пиджак и закусывайте, – говорит, – закуска у вас за спиной. Едем.

– Ты помнишь, где поворот? – спрашиваю у Кемала.

– Вроде бы, – мычит Кемал.

Опять повалил снег, и почти ничего не видно. Доезжаем до поворота и въезжаем на сельскую улицу. Света в домах нет, и черт его знает, где дом этого эндурца. Думаю, пропали на всю ночь, если его сейчас не найдем.

– Слушай, – спрашиваю у милиционера, – как ты догадался, что мы сбили человека?

– Извините, – говорит, – я уважаю ваш возраст, но это пока оперативная тайна. Закроем дело – скажу.

Ладно, думаю, лишь бы мы нашли этот дом.

– Кажется, здесь, – наконец говорит Кемал и останавливает машину.

Вылезаем и в темноте подходим к изгороди. Рядом калитка.

– Эй, хозяин! – кричу несколько раз. Лает собачонка, а людей не видно. Но вот в доме зажегся свет, и женский голос с крыльца:

– Кто там?

– Милиция, – говорю, – подойди сюда!

Женщина вошла в дом и выходит с керосиновым фонарем в руке. Подходит. Пальто накинуто прямо на голову и из-под него глазами то на нас, то на милиционеров.

– Хозяин дома? – спрашивает тот, что пошустрей.

– Спит, – говорит женщина.

– Больше мужчин нет в доме?

– Дети есть, – говорит женщина и все время глазами из-под пальто то на милицию, то на нас, – а что случилось?

– Подыми мужа, – приказывает милиционер. Женщина не двигается. Старается понять, зачем ее мужа вызывают: может, подрался с кем-то? Но я все же не уверен, что мы нашли тот дом. Если не туда попали, придется всю ночь искать этого дурака.

– А что он сделал? – спрашивает женщина и продолжает стоять.

Тут Кемал не выдержал.

– Слушайте, – говорит, – милиция думает, что мы его переехали. Пусть посмотрит, что он живой.

Не верит. Думает – хитрим. Все же ставит фонарь на землю и идет за мужем. Подходят. Хоть сейчас он был в плаще, я его сразу узнал.

Все же мой Кемал молодец! Недаром он говорил, что во время войны по слепым полетам был первым в полку. А после войны он однажды несколько раз так низко пролетел над чегемской табачной плантацией, где люди работали, что мотыгой можно было его достать. Молодой был, играл!

– Вы знаете этих людей? – спрашивает милиционер.

Тот подымает к моему лицу фонарь – смотрит. Подымает к лицу Кемала – смотрит. Опускает фонарь и говорит:

– Первый раз вижу!

Тут Кемал начинает хохотать. Дуралей, нашел время для смеха! Я спокойным голосом объясняю этому человеку, как он стоял под эвкалиптом, как упал под машину и как мы его привезли. Он слушает, делая вид, что трезвый, хотя, правда, немножко протрезвел. Как только я кончил, он заговорил, заблеял как козел на скале, не останавливается.

– Даю показания, – говорит, – ничего не совпадает! Я сегодня был в гостях в доме моей двоюродной сестры. Хлеб-соль принял! Мы съели хрустящий поросенок! Мы съели жирный индюшка! Мы выпили! Хорошо выпили! Крепко выпили, честно скажу! А потом муж моей двоюродной сестры посадил меня на свои «Жигули» и культурно привез домой. А под эвкалиптом я вообще не мог стоять, потому что ненавижу эвкалипт. Запах не переношу. Если даже мертвого меня вот так поставят к эвкалипту, я и мертвый оттолкнусь от