«Бэйцим» с идиш на русский переводится как «яйца», и, конечно, дядин ответ был тут же отправлен обратно:

– Бриллиантовые. Фая будет их носить с гордостью на пальце, надевая на Пасху, Восьмое марта и День революции. В остальные дни такую красоту оторвут с руками.

Я представил себе эту картину и от страха как-то сразу весь вспотел.

Начался общий галдеж.

Под шумок ко мне подошла красавица Фая:

– Шурлик, – пропела мне невеста. – Я имею сказать тебе что-то важное и приличное. Выйдем уже на веранду.

На террасе, за летним столом сидела за чтением жутких по виду фолиантов абсолютная красавица (уже на мой московский вкус). Она протянула мне тонкую руку и как-то очень мягко с улыбкой сказала: «Софа. Бедная родственница».

– Папа сказал, что как только выдаст меня замуж, потом и тебя пристроим. Он даже добавил, что и приданое какое-нибудь сварганит.

– Мне надо сначала медицинский закончить и даже думать за мифическую свадьбу пока смысла нет. – Небесно-голубые глаза весело искрились. Оторваться от бедной родственницы не было никаких сил.

Между тем Фая крепко сгребла меня одной левой и потащила в темную глубину сада. Мне стало не по себе. «Послушай, мы до свадьбы ничего не можем, я дяде обещал, что ни-ни. Можно только чуть потрогать ради интереса, но не больше. И потом, твои родственники нас не поймут», – беззастенчиво врал я невесте, холодея от страха за следующий час моей жизни в этих недружественных объятиях.

– Зачни форточку, майн ингеле! Плиз…

Что в переводе с одесского означало: «Помолчи немного, мой мальчик!»

– Саша, я тебя очень прошу, стой там и слушай сюда. Я страшно люблю свою семью и тем более обожаю папу. И они уверены, шо я невинная девочка, и меня целовал только ветер на пляже. Но у меня есть Моня, он скрипач, но играет в опере на флейте, потому что у него нет хорошей скрипки. Я его очень люблю. Он из бедной семьи, ну и шо? «Разве любовь ищет деньги?» – я это придумала сама, но звучит, как будто я прочла у Шолом-Алейхема. Или ищет, Саша? Ты хочешь, шоб я ослушалась сердца или родителей? Как ты скажешь, так и будет. Ты красивый и умный, но его я буду любить всегда. И у тебя будет несчастная жена. А у меня будет несчастный Моня, даже если он станет (а он станет!) лучше Ойстраха. А лучше Ойстраха, как известно, не бывает. Если мое горе тебе надо, скажи «Да», и мы вернемся в гостиную. Я не смогу ослушаться папу.

Это было жутко трогательно и потрясающе красиво. Я обошел Фаю сбоку, чтобы не мешали сиськи, и поцеловал в теплую щеку, по которой текла слеза.

Мы мило болтали еще полчаса втроем вместе с бедной родственницей, пока нас не позвали домой взрослые.

– Дети! Вы будете смеяться, как на вечере Райкина. Мы обо всем договорились, кроме того, где вы будете жить. Или Саша переезжает в Одессу, а отсюда – в Париж, или Одесса переезжает в задрипанную Москву и оттуда – туда.

На прощание Фая все-таки сделала мне подарок, втихаря дав телефон Софы. С родственниками решено было поговорить по отдельности. Не при всех. Слишком веселый получился сегодняшний вечер.

Мы шли по ночному прохладному бульвару под звездами красавицы Одессы, и чуть пьяный дядя рассказывал мне, как хорошо он договорился с Львом Марковичем и всей капеллой. Всю дорогу я упорно молчал, набирая силы сказать дяде что-то важное. И перед самым домом наконец выпалил, чуть перефразировав Фаю:

– Дядя Фима! Мне не нужны деньги, мне нужна любовь. И потом, что делать, если мне больше понравилась Софа?

Дядя помолчал, глубоко вдыхая пряный воздух «самого синего Черного моря», а затем, прижав мою голову к своей небритой щеке, сказал:

– Я хотел как лучше, мой мальчик… извини. Но то, шо тебе понравился этот «фурункулез» вместо Файкиной груди, меня удивляет. Поедешь в Париж – сложи ее в рюкзак: если девочку еще немного ощипать, она сойдет за бабушкину курицу, которую тебе дали в дорогу.

Через месяц Софа перевелась в московский медицинский. Мы решили, что в Москве нам будет легче видеться. И в самом деле, в одной квартире и в одной спальне видеться намного легче, чем когда живешь в разных городах.

…Два года назад отдельно от своего чемодана я прилетел по делам в Тель-Авив. Пожитки застряли где-то в Москве, и «Аэрофлот» божился, что доставит мне мои вещи сразу после Шаббата. Пока что я не мог ничего купить, потому что с вечера пятницы все было закрыто. Я так и жил, изнывая от жары в мятом костюме и жеваной рубашке «хамелеон», так как она с удивительной скоростью меняла белый цвет на черный, постепенно проходя через всю палитру.

В субботу после обеда около ресепшена я услышал какой-то едва знакомый хрипловатый голос. Красивая женщина ругалась с менеджером, требуя скидки для непонятной делегации, и одновременно она в упор рассматривала мои очки.

– Мог бы и позвонить один раз за сорок лет. А то мне надоело тут стоять в ожидании Саши Добровинского, моего друга юности.

После долгих лет в армии, врач-подполковник София Гольдберг сначала возглавила одно из отделений крупнейшего военного госпиталя, а потом практически и всю эту огромную больницу. Личная жизнь? Одна и не одна. Трое сыновей-красавцев: отцы и мужья в этой семье были явно лишними. «И Фая тоже здесь очень давно. У них с супругом классная кафешка-фалафельная около респектабельной улицы Дизенгоф. Скоро закончится Шаббат, и они тут же откроются. Пойдем?»

Фаечка прижала меня телом и скрытой за сиськами душой с такой радостью, как будто я вернулся перед ее кончиной с деньгами отдать старый долг. Она не очень изменилась, лишь тонкая талия исчезла, и бывшая невеста теперь вместо песочных часов смахивала на вертикально стоящую железнодорожную цистерну.

– Боже мой, Сашка, а я часто тебя вспоминаю, когда вижу твоего родственника по телевизору в России и читаю его рассказы в Tatler. Так ви чем-то с ним похожи, я тебе скажу за себя и свою семью.

Я посмотрел на себя в висящее напротив зеркало. Мятый в гармошку костюм, грязная бывшая белая рубашка и противная небритость. Было такое впечатление, что меня только что высморкал поднявшийся из забоя донецкий шахтер. Узнать во мне лощеного московского адвоката в бабочке, озарившего фалафельную своим присутствием, было непросто.

Между тем из-за стойки вышел худенький лысый очкарик и, застенчиво улыбаясь, протянул мне руку.

– Соломон… хотя вообще-то мне больше нравится Моня. А вы благородный человек. Вы тогда отказались от первой одесской красавицы и таких денег! И подарили мне главное счастье в жизни. Если бы Фаечка вышла за вас замуж, я проткнул бы себе сердце собственным смычком.

– Он проткнул бы себе сердце собственным смычком? Ему посмотрите! Моня, у тебя мания величия. Ты своим смычком можешь проткнуть другое место. И то теперь по большим праздникам. Между прочим, Шурлик, у нас шесть детей… Плюс сам Моня – можно сказать, семь…

– Саша, это такая радость, что вы пришли! И подождите, у меня для вас подарок. Я только сбегаю наверх, у нас там квартира.