Шрифт:
Закладка:
В этих объяснениях «отсталости» Юга имеется рациональное зерно, однако они не до конца убедительны. Успешная эксплуатация рабов, равно как и белых работников на текстильных фабриках Юга, на чугунолитейном производстве (например, на металлургическом заводе Тредегар в Ричмонде) и в других отраслях демонстрировали потенциал для большей индустриализации. Что же касается недостаточно развитого местного рынка, то южные потребители сформировали большой спрос на произведенные северянами обувь, одежду, локомотивы, пароходы, сельскохозяйственную утварь — вот лишь несколько наименований, заставлявших пропагандистов вроде Грегга и Де Боу верить в то, что и рынок сбыта товаров Юга тоже существует, надо только им воспользоваться.
В других исследованиях индустриализации Юга упор сделан не на недостаток трудовых ресурсов или спроса, а на нехватку капитала. По правде говоря, капитал на Юге водился: согласно соответствующей графе переписи населения, в 1860 году белый мужчина-южанин был в среднем практически в два раза богаче своего северного белого двойника[175]. Проблема заключалась в том, что большинство этих средств было вложено в землю и рабов. Британский путешественник, посетивший Джорджию в 1846 году, был «поражен при виде трудностей в сборе небольших взносов на строительство фабрики.
„Почему, — говорят они, — весь наш хлопок должен проделывать такой долгий путь на Север, чтобы потом возвращаться к нам же в виде изделий по завышенной цене? Потому что все свободные деньги идут на покупку негров“». Один северянин так описывал «инвестиционный цикл» южной экономики: «Продать хлопок, чтобы купить негров, чтобы произвести больше хлопка, чтобы купить больше негров, и так до бесконечности — вот цель и направление всех торговых операций каждого уважающего себя владельца хлопковой плантации»[176].
Была ли такая предрасположенность к повторным инвестициям в рабов выгодна экономически? «Нет!» — отвечала более ранняя плеяда историков, возглавляемая Ульрихом Филлипсом, считавшая плантационное сельское хозяйство убыточной сферой, которую белые южане сохраняли больше из социальных, нежели экономических, побуждений[177]. «Да!» — возражало им новое поколение исследователей, проанализировавших множество данных и пришедших к выводу, что сельское хозяйство, основанное на подневольном труде, приносило такую же прибыль на капитал, как и потенциальные альтернативные инвестиции[178]. «Может быть» — это третья точка зрения историков экономики, которые считают, что инвестиции в железные дороги и фабрики могли принести большую отдачу, чем сельское хозяйство, что хлопководство в условиях перенасыщенного рынка дышало на ладан и что вне зависимости от разумности сельскохозяйственных инвестиций отдельных плантаторов общим вектором было замедление экономического развития южных штатов[179].
Некоторые факты свидетельствуют и об аграрной системе ценностей южанина как важном факторе недостаточной индустриализации. Может быть, свет джефферсоновского эгалитаризма и не был уже столь ярок, но факел приверженности к сельскому труду пылал с прежней силой. «Те, кто работает на земле, являются людьми, избранными Богом… чьи души он сделал хранилищем неизбывной и истинной добродетели», — писал этот землепашец из Монтиселло[180]. Соотношение городских рабочих и фермеров в любом обществе — «это соотношение больной его части к здоровой», и первые влияют «на государственную власть так же, как и язвы на крепость человеческого тела»[181]. Живучесть такой точки зрения на Юге создавала неблагоприятную атмосферу для индустриализации. «В городах и на фабриках дурные наклонности нашей натуры видны гораздо более ясно», — заявил в 1829 году Джеймс Хэммонд, будущий конгрессмен от Южной Каролины, тогда как сельская жизнь «побуждает к щедрости и гостеприимству, учтивости и этикету, а также к благородной независимости… выдающимся добродетелям и героическим поступкам». Англичанин, путешествовавший по южным штатам в 1842 году, отмечал широко распространенное убеждение в том, «что труд человека должен сводиться к земледелию, а промышленное производство — удел Европы или северных штатов»[182].
Защитники рабства так часто противопоставляли комфортные условия жизни невольников нищете «наемных рабов», что и сами начали верить в это. Остерегайтесь «попыток имитировать… северную цивилизацию» с ее «грязными, переполненными, богомерзкими фабриками», — предупреждал один плантатор в 1854 году. «Оставим северянам наслаждаться трудом наемников со всей его… нищетой, скандальностью, стадным инстинктом и борьбой против жилищной ренты, — говорил некий таможенник из Чарлстона. — Нам этого не надо. Мы вполне удовлетворены трудом наших рабов… Нам по душе старые истины: хорошее вино, книги, друзья. Старые и проверенные временем отношения между работодателем и работником»[183].
К концу 1850-х годов землевладельцы Юга организовали контрнаступление на индустриализацию. Плантаторы, используя свой авторитет, увлекли другие слои общества. «Крупная плантация и много негров — вот она, „ультима Туле“ устремлений каждого джентльмена с Юга, — писал разочарованный поборник индустриализации из Миссисипи в 1860 году. — Для этого юрист корпит над своими пыльными талмудами, для этого торговец отмеривает ткань… редактор берется за перо, а мастеровой — за рубанок; все, все, кто еще чем-то вдохновлен, посмотрите на эту картину как на конечную цель их амбиций». Да и в конце концов, торговля была занятием низменным, подходящим для янки, а не для истинного джентльмена. Один житель Алабамы писал в 1858 году: «То, что Север торгует и производит за нас промышленные изделия, — в основном правда. Но мы и не против. Мы — сельскохозяйственное общество, и дай Бог, чтобы так и продолжалось. Для нас это самый свободный, счастливый, независимый и наилучший выбор на земле»[184].
Стоит заметить, что многие плантаторы все же инвестировали средства в строительство железных дорог и фабрик, и в 1850-е годы эти предприятия процветали, однако общая тенденция состояла в сосредоточении на сельском хозяйстве и рабах. В то время как подушный доход южан с 1850 до 1860 года вырос на 62 %, средняя цена за раба выросла на 70 %, стоимость акра сельскохозяйственных угодий — на 72 %, а капиталовложения на душу населения — лишь на 39 %. Другими словами, в 1860 году южане вложили больший капитал в земли и рабов, нежели в 1850-м[185].
Хотя живучесть джефферсоновского «аграрного пути» способна в какой-то мере прояснить этот феномен, историки могут отыскать и вполне прагматичные причины. 1850-е годы ознаменовались бурным ростом хлопководства и других производств южан. Низкие цены на хлопок в 1840-е годы усилили голоса, призывавшие к экономической диверсификации, но уже в следующее десятилетие цены подскочили более
