- Дерьмовое место, - сказал Тихоня, щурясь. И по лицу его было не понять, что он думает. – Но удобное… болото рядышком. Лес. Тут до части, если напрямки, то версты полторы-две, а коль тропы знать, то и того меньше. Я бы прогулялся.

- Нет, - сказал Бекшеев.

Лес все еще гляделся далеким.

Как они тут жили?

- Сколько людей здесь было? – уточнил Бекшеев, когда Новинский приблизился.

- Деревенька небольшая, две дюжины домов, но просторных… списки не сохранились. Сельсовет соседний тоже сожгли… - Новинский снова прикурил. Посмотрел на Тихоню. Сигарету в руке. – Чтоб вас… по обновленным данным – сто шестьдесят четыре человека.

И тишина.

Девочка исчезла. И Бекшеева тянет пойти за ней. Стоять и смотреть невыносимо. Не только ему. Солдатики, выбравшись из второй машины, держатся рядом. И оружие из рук не выпускают. И видно, что им не по себе.

- Тут и вправду спецы работали, - словно оправдываясь, произнес Новинский. – Фон чистый, никаких всплесков…

Если только их не спровоцировали неизвестные эксперименты. Но… тоже вряд ли.

Расстояние.

Да и восставшие мертвецы, если какие имелись, не отличаются умом. И охота их проста, хотя и кровава.

- Тела перезахоронили.

- А дома?

- Планировали разобрать. Разобрали бы, если б строиться, но распоряжение пришло сворачивать. Переносить… ну и не до того стало.

Зима вглядывается в дома.

Большие. Некоторые на каменном фундаменте. И часть дороги видна. Столько лет, а она чистая, разве что трава по обочинам поднялась. Колодец виден. Некогда над ним крышу поставили, чтоб сор не летел. Крыша от огня уцелела, а вот ветра да дожди её изрядно подкосили. И просела она…

Вой Девочки заставил солдат шарахнуться, а Новинский и вовсе сигарету выронил.

- Чего она…

- Нашла, - сказала Зима мрачно. – Вашего беглеца… нашла.

И не живым.

Бекшеев не ошибся.

Девочку они увидели почти сразу. Осевший забор, частью обвалившийся. И прокопченные темные бревна так и лежали, врастая в землю. На них успел наползти мох, да те же сизые непонятные грибы поднялись на тонких ножках. Дальше дом.

Каменное основание.

Стены неплохо сохранились. Пламя облизало их, но скатилось, остановленное то ли заговором, то ли противопожарным амулетом. Главное, что пострадал лишь верхний слой древесины.

Выломанное окно.

Осколки стекла мелкими зубами еще торчат из рамы. Крыша покосилась и съехала, но не провалилась внутрь. Каменный порог.

Дверь, которая выглядит слишком уж целой и новой, и старый проржавевший засов лишь подчеркивает эту несуразность.

- Погоди, шеф, - Тихоня выставляет руку. – Извини, но я первым гляну.

И Бекшеев позволяет.

Дверь не двигается. И Тихоне приходится протискиваться боком. А Новинский заходится в приступе кашля. И звук этот действует на нервы. Не только Бекшееву. Зима хмурится, вид у нее такой, словно она с трудом сдерживает себя, чтобы не свернуть этому, раздражающему её человеку, шею.

- И-извините…

- Чисто, - Тихоня выглядывает в окно. – Тут это… в общем, сами глянете.

Чисто.

Насколько это возможно для заброшенного дома. Правда, становится сразу ясно, что не так уж он и заброшен. Бекшеев едва не застревает в щели, а вот Новинский рывком пытается её распахнуть, и та с хрустом поддается.

- Ничего внутри не трогать! – запоздало говорит Бекшеев. И радуется, что память его запечатлела эту, приоткрытую дверь.

Порог.

Чернота пола. Мелкий мусор. Бок старой печи, облезший, затянутый паутиной. Серые клочья её свисают со стен шерстью неведомого зверя. Под ногами хрустят осколки кирпича.

Песок.

С притолоки свисает железная цепь, с одной стороны тронутая ржавчиной. А вот от ведра остались ручка и обод.

Цепь покачивается и скрипит.

И скрип этот ненадолго, но заглушает гул, который доносится из-за двери… нет, двери давно уже нет, она, то ли выбитая, то ли вывалившаяся сама, легла грязным щитом, да и треснула пополам. На щите остатки песка.

Следы?

Бекшеев присаживается.

- Пожалуйста, не идите за мной, - говорит Новинскому, который вновь вытаскивает сигарету. – И не курите. Это мешает.

Пусть нюх у Бекшеева далеко не так хорош, как у Зимы, не говоря уже о Девочке, но запах табака нарушает картину.

Дар отзывается.

И спешит выбраться, запечатлевая отдельные мазки. Подоконник. Темный, многожды затапливаемый дождями, и потому ставший приютом для плесеней… только что-то смазано, и значит, кто-то пробирался в дом.

Не так давно.

Разрастись плесени время надо. От следа ничем не пахнет, да и не след это, скорее уж пятно поверх других.

Стена темна.

Пол… земляной.

Печь. Просевшая крыша. И все же сюда заглядывали люди. У самой печи окурок лежит, смятый и грязный, но Бекшеев подбирает его платком. А Зима протягивает бумажный конверт.

Вряд ли окурок что-то даст.

Но он есть.

Ступать на дверь, что перекинулась через порог, страшно. Сердце колотится, кажется, что дверь эта провалится под весом Бекшеева. И она скрипит. Держит и скрипит. Дар запоминает эти звуки. Как и другие. Гудение. Сперва едва слышное, в какой-то момент оно становится оглушающим.

Нервный, взбудораженный гул. Тихий голос Зимы, которая ругается, тонет в нем. В комнате мухи. Сотни. Тысячи. Может, даже сотни тысяч. Вся эта комната заполнена мухами. Темно-зеленые, синие, металлически-желтые, словно из золота отлитые. Мухи сидели на стенах. Они обжили и потолок, и балки. Сплошным ковром покрыли печь.

Мухи ползали по полу. И стоило Бекшееву появиться, как поднялись, чтобы окружить, осесть, ощупать.

- Вашу ж мать! – вопль Новикова, который против всех предупреждений сунулся-таки, отрезвил. И позволил удержать содержимое желудка в этом самом желудке.

Бекшеев даже благодарности исполнился.

Неловко получилось бы, если бы…

- Не лезь, куда не просят, - наставительно заметила Зима и Новинский спешно, пожалуй даже слишком спешно, убрался.

Мухи.

Это просто-напросто мухи. Они безвредны сами по себе. Просто… тошнота подкатывает к горлу комом. И запах ощущается. Тяжелый, обволакивающий запах гниющей плоти.

- Ртом дыши, только прикрой чем, - Зима не лезет вперед.

И спасибо.

Как и за совет. Но дышать тяжело, а мухи… лезут в лицо, в нос. И хочется выплеснуть силу, сжигая их, но нельзя. Надо… дышать.

Контролировать.

Контроль и еще раз контроль. Запах отсечь. Как и отвращение. И прочие эмоции, которые лишь во вред.

Смотреть.

Комната…

Кровати остались числом две штуки. Дом богатый был. Кровати железные, красивые. У другой стены – сундуки с плоскими крышками.

И лавка