Меньшевики были богаты интеллектуальными силами, уступая в этом отношении только кадетам, благодаря чему меньшевики смогли занять значимые позиции в государственных учреждениях, прежде всего экономического и социально-политического профиля, в профсоюзах, кооперативных организациях. Это привело к высокой концентрации меньшевиков в столице, во многом в ущерб провинции.

На первом этапе революции эсеры и меньшевики получили огромный кредит доверия. Церетели позднее сокрушался: «История вряд ли знает другой пример, когда политические партии, получив так много доказательств доверия со стороны подавляющего большинства населения, выказали бы так мало склонности стать у власти, как это было в Февральскую революцию с русской социалистической демократией»[274].

Для Ленина что эсеры, что меньшевики были представителями мелкобуржуазной демократии, которые — как мелкий хозяин стремится стать крупным и тянется к нему — тянутся за буржуазией: «Вожди мелкобуржуазной демократии утешают свои массы обещаниями и уверениями насчет возможности соглашения с крупными капиталистами — в лучшем случае на самое короткое время они получают от капиталистов уступочки для небольшого верхнего слоя трудящихся масс, а во всем решающем, во всем важном мелкобуржуазная демократия всегда оказывалась в хвосте буржуазии, бессильным придатком ее, послушным орудием в руках финансовых королей… Меньшевики и эсеры петушком побежали за кадетами, как собака поползли на хозяйский свист под угрозой хозяйского кнута»[275].

Порой большевикам было проще и приятнее взаимодействовать с анархистами, последователями наиболее крупного теоретика русского (и не только) анархизма в его «коллективистской» разновидности Михаила Александровича Бакунина, который полагал, что после неизбежной социальной революции необходимо организовать общество, основанное на свободной федерации крестьянских и рабочих ассоциаций, коллективно владеющих землей. Наиболее авторитетным из живших тогда анархистов был князь Петр Алексеевич Кропоткин — камер-паж Александра II, видный географ, геолог и пропагандист теории Чарлза Дарвина.

В революционных условиях организации анархистов быстро плодились. Анархистские кружки Путиловского, Металлического и Трубного заводов участвовали в организации февральских массовых выступлений и сами вышли на улицы с черными знаменами, на которых было начертано: «Долой власть и капитализм!» Анархисты были сильны в Выборгском районе столицы, на флоте — в Кронштадте и Гельсингфорсе, анархистские кружки появились на заводах Киева, Одессы, Екатеринослава, в Донецком бассейне.

Среди течений анархизма до начала лета почти безраздельно доминировали анархо-коммунисты, объединившиеся в столице в Петроградскую федерацию анархистов, которая издавала газеты «Коммуна», «Свободная коммуна» и «Буревестник». Они призывали к построению коммунального строя — по идеализированному образу Парижской коммуны 1871 года, — к широким экспроприациям всего (от дворцов и заводов до домов и продовольствия), к углублению революции для избавления от правительства, собственности, тюрем, казарм и денег. Анархо-коммунистов нисколько не впечатлила замена на троне Николая Кровавого на Львова (Керенского) Кровавого. Полное неприятие Временного правительства стремительно сблизило анархистов с большевиками, которые, как полагали анархисты, наконец-то «освободились от смирительной рубашки марксизма» во имя идеи социалистической революции.

Как писал исследователь анархизма Пол Эврич, «и анархисты, и большевики прилагали усилия, стремясь к одной и той же цели — к свержению Временного правительства. Хотя и с той и с другой стороны присутствовала определенная настороженность, известные анархисты отмечали, что в самых жизненных вопросах между двумя группами существовала «безукоризненная общность»[276]. Федор Федорович Раскольников, один из лидеров большевиков в Кронштадте, рассказывал, что «те немногие моряки, которые называли себя анархистами, по крайней мере в лице своих лучших представителей, были анархистами только на словах, а на деле ничем не отличались от большевиков»[277].

Второе влиятельное течение анархизма — анархо-синдикализм — стало заявлять о себе в России с лета 1917 года, когда в страну возвратились ее видные лидеры. Среди них, безусловно, выделялся сам Кропоткин, возглавлявший «Хлеб и волю». Его прибытие после 40-летнего отсутствия приветствовали на Финляндском вокзале 60 тысяч человек. Керенский предложил ему портфель министра образования, но князь скромно отказался. Кропоткин занял однозначно оборонческую позицию, считая поражение Германии обязательным предварительным условием прогресса во всей Европе. Это резко изолировало его от большей части анархистского движения.

Анархо-синдикалисты группировались вокруг журнала «Голос труда», который начал издаваться в США как орган Союза русских рабочих, насчитывавшего в Соединенных Штатах более 10 тысяч членов. В середине 1917 года редакция журнала и его наиболее активные авторы пересекли Атлантический или Тихий океаны и обосновались в Петрограде — Максим Раевский (Фишелев), Владимир Сергеевич Шатов (будущий строитель Турксиба), Всеволод Михайлович Эйхенбаум. Главной целью «Голоса труда» была революция — антигосударственная «по методам, синдикалистская по экономическому содержанию и федералистская по своим политическим задачам», революция, которая заменит централизованное государство свободной федерацией «крестьянских союзов, промышленных союзов, фабричных комитетов, контрольных комиссий и т. д. на местах по всей стране»[278].

Спектр партийно-политических сил, конечно, не полон без большевиков. Именно они станут главными игроками — и победителями — на политической и исторической сцене 1917 года.