Ничего похожего. Когда отец меня нашел и вывел здороваться, оказалось, что она далеко не страшная. Глаза там, туфли… И смотрит весело и дружелюбно. Я сразу поплыл и неожиданно для себя предложил поужинать и выпить чаю.

А она засмеялась и говорит:

– Вот это Владик! Какой мачо! А я Татьяна! Какой же ты, Владик, стал большой! Я ведь тебя не видела лет… Десять? Восемь?

И они с монпэром стали выяснять, сколько же она меня не видела, а я пошел разогревать ужин.

Выходит, это старая знакомая? Может, родственница? Хотя у нас нет никаких родственников, только отец отца, но он живет за городом и мы с ним почти не видимся.

И она меня в последний раз видела, когда я еще в школу не пошел. Я ее не помню, а она меня знает.

Но тогда, может быть, она знает и мою… маму?…

Они с монпэром сидели в большой комнате на диване, смотрели какие-то фотографии в ее планшете, разговаривали и смеялись. Отец смеялся!

Я решил пока молчать и наблюдать. И вести себя уверенно и естественно. Может, всё это еще ничего не значит. Но всё равно несколько минут я не решался к ним постучаться. Так и стоял с подносом в коридоре.

Я уже поднес руку к двери, чтобы постучать, и тут в коридор стрелой вылетел отец:

– Влад! Где ты ходишь?

Он взял у меня поднос и вроде бы собирался прикрыть дверь с той стороны. Я остолбенел от такого. Но тут из комнаты раздался её голос:

– Вот это да! Это Влад приготовил? А сам-то он где?

– Влад, где ты? Иди к нам! – лицемерно позвал монпэр.

– А ты разве не будешь ужинать? – спросила Татьяна.

– Нет, я ужинал, – угрюмо ответил я, хотя собирался вести себя уверенно и естественно.

Они ели, а я на них смотрел.

Ничего особенно страшного, честно говоря, я не увидел. Татьяна эта довольно милая, похожа на нашу биологичку. Да и отец выглядел веселым и довольным. Но всё равно мне хотелось заорать им прямо в морды: «Я против! Я против такого! Прекратите!» Орать и орать, пока они не развалятся на две несоединяемые половинки и не раскатятся по своим местам, где они были до этого.

Татьяна старалась изо всех сил:

– А ты помнишь, как ты, когда маленький был, мечтал о попугае? О синем и розовом, кажется?

– Нет, я ничего не помню.

– Мы еще так смеялись тогда… Как это – ничего? И меня не помнишь?

– Тань, он вообще мало что помнит из детства, – попытался прервать ее монпэр.

Я смотрел на ее лицо и думал, что вижу его впервые в жизни. Но вот голос… Голос действительно показался мне знакомым. Такой… женственный, что ли… и звонкий, и мягкий. Не знаю, как им это удается. Вот мой голос – он как киянкой по железке, особенно в записи. А у нее не так. Этот голос как будто загадал мне загадку со сложным решением, и теперь мой мозговой компьютер должен сравнить его со всеми, которые я когда-либо слышал в своей жизни.

Да ну, еще чего!

Но эту женщину невозможно было остановить:

– Ну хоть что-нибудь? Как ты ко мне в гости приходил?… Вообще ничего? Ну хоть Костика?

Отец вдруг позеленел и резким голосом, тоже каким-то позеленевшим, спросил меня:

– Сын, тебе никуда не нужно? На тренировку, например?

И тут я увидел, что на часах уже пятнадцать минут восьмого.

– Точно! – я вскочил и практически выбежал из комнаты, попрощавшись на ходу. Пусть занимаются чем хотят, хоть целуются на нашем диване, но я не имею права опоздать на свою первую съемку.

Пока бежал до моста, злился. Что это она мне допрос устроила? Почему я должен что-то такое помнить? И кто этот Костик? Муж ее, что ли? Наверное, бывший. У таких женщин, которые ходят в гости к таким, как мой отец, обязательно должны быть бывшие мужья.

Хотя имя Костя мне всегда нравилось больше, чем мое собственное.

– О! Вот и Влад пришел! Здорово, Влад!

Это Вэл и Шурок. Одеты во всё черное, местами кожаное. Тяжелые ботинки, вязаные шапочки, перчатки с отрезанными пальцами. Фигуры разные, Вэл длинный и жилистый, Шурок пониже и поплечистее, но рядом смотрятся будто однополчане.

– Вы мне уже скажите, что снимать будем. Мне надо понять по свету, по кадру.

И тут явилась Маринка.

8

– Объясни оператору, что от него требуется, – обратился к Маринке Вэл.

Начало мне понравилось. Меня назвали оператором, профессионалом!

– Так всё просто, Влад, – сказала Маринка. – Мы сейчас пойдем в одно место. Там нужно снять сцену драки. Ты постой сбоку где-нибудь, главное, под руку не попадись. Наши лица снимать не надо, а вот актера, который играет жертву, – прямо крупным планом, да? Понял?

– Понял, – ответил я.

И мы пошли.

Минут через десять мы вышли к трамвайным путям: с одной стороны полоска деревьев, отделяющая рельсы от шоссе, с другой – что-то вроде рощицы. Вдоль путей тянулась тропинка. У тропинки мы и остановились.

– Здесь лучше всего, – сказала Маринка.

Вэл и Шурок сели на скамейку, а я встал за дерево. Главное же, чтобы всё выглядело естественно, правда? Вот и сниму это как случайный репортаж. Буду менять точку съемки. Надо будет, на дерево залезу. Кстати, хорошая мысль.

По тропинке, похоже, мало кто ходил. За всё время, пока мы ждали начала съемки, ни одного прохожего. Хотя нет, вот, кажется, кто-то идет.

– Это он, – с непонятным отвращением в голосе произнесла Маринка.

Парни напряглись.

Когда прохожий приблизился к скамейке, Вэл и Шурок вскочили. Я думал, раз он актер, значит, будет накачанным и каким-то… не знаю… ярким, что ли. А это оказался обычный, неприметный дядечка средних лет, лысый, с сумкой через плечо. Совсем не спортивный. Он не был похож ни на героя, ни на злодея, скорее на обычного работягу (работа – телек – пиво – рыбалка), поэтому я никак не мог понять, кого снимать больше – наших или его. Решил поступать по обстоятельствам.

Вэл с силой толкнул дядечку, и он отлетел назад, но устоял на ногах.

– Вы чего, парни? Попутали меня с кем?

– А ты что думал, пип-пип, – я мысленно запикал ругательство, как было бы в ролике для какого-нибудь публичного показа, – мы тебя не найдем? – С этими словами Шурок тоже