#клозериделила #парижскиеадреса́

Перед «Клозери де Лила» стоит с саблей маршал Ней. «Князь москворецкий» – написано на пьедестале. Видали в «Клозери» разных князей, москворецких и замоскворецких тож. Одно из самых знаменитых парижских кафе, один из известнейших адресов Левого берега. Граница 5-го и 14-го округов. Граница XIX и XX веков.

Конечно, это скорее адрес истории литературы, чем истории гастрономии. На его столиках укреплены медные таблички вроде тех, что вешали на дверях под кнопкой звонка. Вызывание духов. Beckett, Man Rey, Hemingway и даже старый наш знакомец V.О.Lenin. Это, конечно, потому, что он Oulianov-Ленин.

Этот самый загадочный Владимир Осипович Ленин, вождь мирового пролетариата, приходил сюда играть в шахматы с отдаленной улицы Мари-Роз, расположенной в том же 14-м округе возле парка Монсури. Он снимал квартиру в доме номер четыре с женой и тещей и по соседству с домом два, где квартировала Инесса Арманд. Идти оттуда до «Клозери» минут двадцать – двадцать пять, как раз успеешь проголодаться.

В квартире в 1950-м был устроен музей, содержавшийся на деньги компартии – советской через французскую. Туда возили наших туристов, умилявшихся скромности вождя, но в глубине души думавших, чего ж черту лысому здесь не сиделось, что ж не гулялось в парке Монсури, чего он поперся громить Россию.

Сейчас на Мари-Роз камарада Ленина забыли, туристов здесь давно не видали, как и официальных делегаций (последним был Горбачев), да и не жалеют о них. Мемориальную табличку совладельцы дома сняли от греха, и даже карандашная надпись в стиле «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить», которую я дважды замечал под окном первого этажа, перестали наносить заново. Сточился тот карандаш. А вот в «Клозери де Лила» его, видите, помнят, и, вероятно, с лучшей стороны. Не пил, не буянил наш Владимир Олегович, тихо передвигал фигурки в надежде на шах и мат.

Странно, что здесь не помнят Илью Эренбурга. «Я ходил в кафе “Клозери де Лила” – по-русски это означает “Сиреневый хутор”; никакой сирени там не было; зато можно было, заказав стакан кофе, попросить бумаги и писать пять-шесть часов (бумага отпускалась бесплатно)». Это из «Люди, годы, жизнь». Так вот, Эренбург сидел и писал, а почталь-оны безошибочно приносили ему телеграммы от Толстого, адресованные: «Очень растрепанному господину».

Под «Сиреневым хутором» была однажды баталия – растрепанного господина побили сюрреалисты за некомплиментарную статью в московской газете. И это доказывает только одно: если сейчас на манер Вуди Аллена рассадить по столикам в соответствии с табличками всех персонажей литературно-художественного музея, дело могло бы кончиться скандалом, дракой, поножовщиной.

Но если пользоваться Парижем как эстетической машиной времени в духе его «Полночи в Париже», то «Клозери де Лила» – замечательная точка входа. Вам покажется, что кафе выглядит так же, как в тридцатых годах. Особенно если не рваться в ресторанную часть, где белые скатерти и красные стулья, а осесть в «брассери» с мемориальными табличками и вкушать обед, воображая себя известно кем.

Все не так, разумеется. У кафе трижды сменились хозяева и много раз – интерьер. Посмотрев на старые фото, увидишь, как изменился пейзаж: толпа столиков на улице собралась, втянулась внутрь и закрылась зеленой оградой. Ну и не надо нам этого показного демократизма.

Теперь здесь сидят не голодные молодые авангардисты, а смирные люди возраста выше среднего из тех, кто точно знают, где обед слаще, и туристы вроде нас, которые делят мемориальные столики и выставляют фотографии табличек в фейсбук.

Когда я гляжу на их суету с айфонами, я вспоминаю рассказ моей доброй подруги. Приехав в Париж в 1970-х, они с мужем, как люди образованные и начитанные, рвались в литературные кафе, на что дама, у которой они гостили, с удивлением спросила: «А зачем вам туда идти? На кого там смотреть? Нас ведь там уже нет».

Дама была права. Провожая детей в школу, я часто попадал в самые ранние утренние парижские кафе. В это время в них мало романтики. Выставляют стулья на террасу, проходятся в последний раз шваброй по полу. Поставщик привозит бутылки с молоком и искусственным натуральным соком, хозяин считает их, отправляет в подвал, где в умной машине поднимаются круассаны, заложенные с вечера. Такая же бестолковая и безнадежная толчея, как дома утром на кухне перед работой.

Но стоит немножко подождать, и появляются первые посетители, завсегдатаи, которые не снисходят до того, чтобы садиться за столики. «Свои» пьют кофе у стойки. Наверное, привычка – раньше кофе у стойки стоил дешевле. Теперь это старинный обычай вроде яростно изживаемой манеры называть незамужнюю даму «мадемуазель».

А может быть, дело в том, что у стойки можно поболтать. За столик к вам не подсядут, а на одной ноге можно обменяться словом-другим. Как дела? Конечно, хорошо! А у вас? Лучше не бывает.

Тут понимаешь вот что: парижские кафе лишь на треть состоят из шеф-поваров и пышных меню, завтраков, обедов и ужинов, а на две трети – из посетителей. Но и им без кафе не обойтись. Во времена, которые описывал, сидя на даче в Новом Иерусалиме, лауреат трех Сталинских премий Илья Эренбург, для экспатов кафе были салонами, где они принимали друзей и где они сами были друзьями. Прописаться в кафе и тогда, и теперь было проще, чем прописаться в Париже.

И вот Эренбург сидит и пишет: «Французские фашисты приподняли голову. Париж гудел, как растревоженный пчельник. Люди спорили до хрипоты в кафе, в вагонах метро, на углах улиц. Раскалывались семьи». Он пишет, а с улицы Мари-Роз снова тянется на огонек блестящий ум, стратег и тактик Владимир Орестович – поспорить о том, что сейчас происходит в России.