Пожав плечами, я передал наш разговор мужикам и, глядя на начинающее сереть небо, сказал:

— Похоже, на сегодня — все. Эти, в бункере, будут отсыпаться после перехода, да и нам пора на массу придавить. — А потом, глядя на то, как с листьев, собираясь в тоненькие ручейки, сбегает вода, добавил: — Во всяком случае, попробовать. Вы тут сами меж собой решайте, кто дежурить будет, а мы потопали к себе. Пошли, Жан!

Радист, который уже закончил сворачивать рацию, кивнул и двинул за мной в сторону второго НП, на котором уже почти час мок в одиночестве Пучков.

Мне снился Гек, который, восседая на «Ганомаге», через большой жестяной рупор рекламировал преимущества активного ночного прицела перед пассивным. Мол, и дальность действия у него гораздо выше, и четкость изображения лучше. А чтобы полностью исключить демаскирующее тарахтение работы двигателя, который приводил в действие генератор, кузов БТР можно забить аккумуляторами и наблюдать за противником совершенно бесшумно, зато со всевозможным комфортом. Я, херея от идиотизма друга, громким шепотом требовал немедленно заткнуться и обещал набить морду, если он не уберет свой гроб на колесиках подальше от места засады. Но Леха только издевательски ржал в свой «матюгальник» и, в конце концов сказав, что я ему надоел, вылил на подпрыгивающего возле «Ганомага» командира целое ведро воды.

— Ап, ап!

Чуть не захлебнувшись, я рывком сел и, спросонья ухватив лежащего рядом Пучкова за пятнистый загривок, подтянул его к себе, прошипев в недоуменно мигающие сонные глаза:

— Ты что, чудовище, совсем офонарел?!

Лешка, даже не пытаясь вырваться, растерянно пялился на сбрендившего начальника, а до меня постепенно доходило, что это все был сон. И разбудило меня вовсе не ведро воды, вылитое орущим, зловредным лейтенантом, а собравшиеся в ручеек капли, которые, бодро стекая с листьев, закончили свой путь на моей физиономии. Окончательно осознав это, я поправил сбившийся капюшон на Геке и неопределенно хмыкнул. Пучков, видя, что командир прекратил буянить, осторожно поинтересовался:

— Сон хреновый?

— Ага…

Вытерев ладонью мокрое лицо, я огляделся. Дождь уже прекратился, и появившееся солнце вовсю освещало лес, прокладывая между деревьев яркие полоски. Облака за те полтора часа, пока мы кемарили, сдуло напрочь, поэтому ярко-синее небо обещало на сегодня отличную, теплую погоду. И это большой гут, а то пока спал — замерз как собака. Сейчас, правда, уже согрелся, но суставы скрипят один хрен. Потянувшись так, что позвоночник звонко прощелкал, я кивнул Жану, который уже несколько секунд торчал рядом, и спросил:

— Как обстановка?

— Все тихо, командир. Поляки как влезли под землю, так больше не появлялись. Из воздуховода едой тоже не пахло, значит, они еще отдыхают.

— Понял. Что наши?

— Полчаса назад говорил с Шахом. У них тоже тихо.

— Ну и хорошо. Ты тут еще минут двадцать побди, пока мы сходим оправимся, а потом тебя сменим и тоже можешь поспать.

— Есть!

Еще раз кивнув Искалиеву, я встал и, закидывая автомат за плечо, приказал зевающему, как бегемот, Геку:

— Хорош нежиться. Пошли к ручью.

— К ближнему?

— Щаз! К ближнему пусть АКовцы бегают. А так как я с ними на одном гектаре и гадить не сяду, то идем к дальнему. — Пучков сделал удивленную морду, поэтому пришлось пояснить: — Не хватало еще, чтобы нас со спущенными штанами какой-нибудь ранний птах из ново-пришедших застал. Заодно и разомнемся.

Лешка, удовлетворенный ответом, согласно засопел, и мы легкой трусцой поскакали в обход высотки, к большому ручью, находящемуся метрах в трехстах за холмом.

Когда все дела были закончены и я, отсторожив спокойную оправку подчиненного, уже собирался возвращаться, Пучков, напяливавший в этот момент комбез, вдруг тормознулся, выглядывая что-то в свежей промоине, образовавшейся после ночного дождя. Вниз, в овражек, где протекал ручей, снова спускаться было лень, поэтому вытягивая шею, я поинтересовался:

— Чего ты копаешься?

Гек еще с полминуты молча ковырялся в земле, а потом, сполоснув руки, вылез наверх и, протянув мне ладонь, на которой лежал «смертник», сказал:

— Боец там наш. Давно лежит, видно с сорок первого — форма еще старая. От костяка почти ничего не осталось — звери растащили. Документов нет, зато медальон остался.

Взяв в руки черный пластмассовый пенал, я его раскрутил и попробовал вытряхнуть на ладонь лежавшую там бумажку. Она слегка подмокла и сразу не пошла, но, осторожно подцепив ее ногтем, мне удалось вытащить рулончик, не порвав. Угу… снаружи синих пятен нет, значит, писали не химическим карандашом и поэтому есть шанс прочесть, кого же мы нашли. При помощи иголки я развернул бумажку и, с трудом разбирая расплывшиеся буквы, прочел:

— Голубцов Иван Никифорович. Красноармеец. Тысяча девятьсот двадцать первого года рождения. Занимаемая должность — снарядный. Уроженец Псковской области. Село… блин, непонятно… то ли Гласовка, то ли Власовка, то ли вообще — Тарасовка. Ладно, позже разберемся.

Достав офицерский блокнот, я вложил находку меж страниц и сказал:

— Сейчас пойдем обратно, пожуем, а потом вы со Змеем возьмете саперку у Жана и прикопаете парня по-человечески. Хотя бы что осталось похороните.

Лешка согласно кивнул и, взяв у меня пустой черный цилиндрик, закрутил крышечку на место и изрек:

— Этому Голубцову еще повезло. Документы в кадры сдадим, так хоть без вести пропавшим числиться не будет. А то сколько их таких по лесам да полям лежит — не счесть. Ведь тогда, когда отступали, не до похорон было…

Неопределенно хмыкнув, я молча повернулся и пошел к нашему НП.

М-да… тогда действительно было не до похорон. Да и потом все как-то недосуг. Лет шестьдесят все руки не доходили у различных вождей, избранников и гарантов отдать последний долг павшим солдатам. И неизвестно, когда дойдут и дойдут ли вообще, так как новые войны подвалили и там тоже свои убитые и пропавшие без вести есть,