Шрифт:
Закладка:
Фундаментальные права античного народа (δµος, populus) простираются на замещение высших государственных должностей и на судопроизводство[951]. Для этого, вполне по-евклидовски, люди собирались, как телесно присутствующая масса «в форме», в одной точке на форуме, и здесь человек делался объектом обработки в античном стиле, а именно телесными, ближними, чувственными средствами, с риторикой, непосредственно воздействовавшей на всякое ухо и глаз. Риторика эта вместе со своими средствами, сделавшимися нам отчасти отвратительными и едва переносимыми, – наигранными слезами, раздираемыми одеждами[952], бесстыжим превозношением присутствующих, несуразными клеветами, возводимыми на противника, стабильным арсеналом блестящих оборотов и благозвучных каденций – возникла исключительно здесь и для этой цели; кроме нее, в ход еще пускались игры и подарки, угрозы и оплеухи, но прежде всего деньги. Начало этой практики известно нам по Афинам 400 г.[953], конец (в чудовищных размерах) – по Риму Цезаря и Цицерона. Здесь то же, что и повсюду: выборы из назначения сословных представителей превратились в борьбу между партийными кандидатами. Тем самым, однако, оказывается очерченной арена, на которой в дело вступают деньги, причем при колоссальном возрастании масштабов этого начиная со времен Замы. «Чем бо́льшим становилось богатство, которое могло сконцентрироваться в руках отдельных лиц, тем в большей степени борьба за политическую власть трансформировалась в вопрос денег»[954]. Этим сказано все. И все же говорить здесь о коррупции было бы неверно – в более глубинном смысле. Это не вырождение нравов, но сами нравы, нравы зрелой демократии, с роковой неизбежностью принимающей такие формы. Цензор Аппий Клавдий (310), несомненно подлинный грекофил и конституционный идеолог (каким был еще не всякий из круга М-me Ролан{672}), неизменно, надо полагать, помышлял в своих реформах об избирательном праве и уж никак не об искусстве «делать» выборы, однако права эти лишь прокладывают такому искусству дорогу. Только через них и заявляет о себе раса, и уже очень скоро она всецело одерживает верх. И если на то пошло, работу, производимую деньгами, изнутри диктатуры денег нравственным падением не назовешь.
Римский послужной список, поскольку он реализовывался в форме народных выборов, требовал капитала, делавшего начинающего политика должником всего его окружения. И прежде всего должность эдила, на которой необходимо было переплюнуть предшественников с помощью публичных игр, чтобы получить позднее голоса зрителей. Сулла провалился на первых выборах в преторы, потому что не был эдилом. Затем – блестящая свита, с которой надо было ежедневно показываться на форуме, чтобы польстить праздной толпе. Закон запрещал платить за услуги по сопровождению, однако обеспечение себя обязательствами со стороны видных лиц посредством их ссуживания, представления к должностям и выгодным сделкам, а также защиты их перед судом, что в свою очередь обязывало этих людей тебя сопровождать и наносить тебе во всякое утро визит, обходилось еще дороже. Помпей был патроном для половины всего мира – от пиценских крестьян до восточных царей; он представлял и защищал всех: то был его политический капитал, который он мог пустить в ход против беспроцентных ссуд Красса и «озолачивания»[955] всех честолюбцев завоевателем Галлии. Избирателей по округам кормят завтраком[956], им выделяют бесплатные места на гладиаторских играх или же, как Милон{673}, разносят им деньги непосредственно на дом. Цицерон именует это «верностью отеческим нравам». Вложения в выборы приняли американские масштабы и составляли иной раз сотни миллионов сестерциев. Во время выборов 54 г. процентная ставка подскочила с 4 до 8 %, потому что подавляющая часть колоссальной массы находившихся в Риме наличных средств была вложена в агитацию. Будучи эдилом, Цезарь роздал так много, что Крассу пришлось давать гарантию на 20 миллионов, с тем чтобы кредиторы позволили тому выехать в провинцию, а при выборах в великие понтифики он еще раз до такой степени перенапряг свой кредит, что его противник Катул мог ему предложить деньги в качестве отступного, потому что в случае поражения Цезарь просто погибал. Однако предпринятые также и по этой причине завоевание и ограбление Галлии сделали его богатейшим человеком в мире; здесь-то, собственно говоря, им уже и была одержана победа при Фарсале[957]. Ибо Цезарь овладел этими миллиардами ради власти, как Сесил Родс, а не из радости обогащения, как Веррес и, вообще говоря, также и Красс, великий финансист, занимавшийся между делом политикой{674}. Он понял, что на демократической почве конституционные права без денег – ничто, с деньгами же – все. Когда Помпей еще грезил о том, что сможет по желанию вызывать легионы на свет божий, словно из-под земли, Цезарь давно уже сгустил их деньгами до вполне осязаемой реальности. Он застал эти методы уже сформировавшимися; он ими прекрасно владел, однако себя с ними не отождествлял. Следует ясно понимать, что приблизительно начиная со 150 г. объединявшиеся вокруг принципиальных положений партии распались на свиты, группировавшиеся по личностному признаку вокруг людей, имевших персональную политическую цель и знавших толк в оружии своей эпохи.
Сюда относится помимо денег еще и влияние на суды. Поскольку античные народные собрания только голосовали, но не совещались, происходивший перед рострами процесс становился формой политической борьбы и в полном смысле школой политического красноречия. Юный политик начинал свою карьеру с того, что вчинял иск какой-нибудь великой личности и по возможности ее уничтожал[958], как 19-летний Красс – знаменитого Папирия Карбона, друга Гракхов, перешедшего впоследствии на сторону оптиматов. По этой причине Катон привлекался к суду 44 раза и всякий раз бывал оправдан. Юридические моменты отступали при этом всецело в сторону[959]. Все решают партийная позиция судьи, число патронов и величина свиты, а по числу свидетелей можно судить лишь о том, каково все-таки политическое и финансовое могущество истца. Все красноречие Цицерона, направленное против Верреса, имеет лишь одну цель – под прикрытием пышного морального пафоса убедить судью, что обвинительный приговор в его сословных интересах. То, что кресло судьи должно служить частным интересам и интересам партии, находится в полном согласии с общеантичными представлениями. Демократические обвинители в Афинах имели обыкновение в конце своей речи обращать внимание присяжных из народа на то, что оправдательный приговор, вынесенный богатому ответчику, лишит их гонораров за процесс