— Нашёл я их вчера, — Трофим примостился на табуретке, раскурил «Пожарские», — лежат двое субчиков в больнице Остроумова, прямо рядом с нами. Точнее, двое лежали, один остался.

— А куда первый делся?

— Вот в этом всё дело, Наум Миронович, прошляпил я его. Я ведь когда распоряжение ваше получил, начал со святого Владимира, и там никого не нашёл, точнее, нашёл Фиму-лотошника, который от конвойных ещё в июне сбежал и оказывается, в больнице отлёживался, болезнь симулировал. Ну я, как его увидел, вызвал милиционеров, они его и повязали. А я дальше пошёл.

— Слышал я про твои подвиги, молодец, Семагин доложил. Значит, в Бахрушинской?

— Да. Только пока я с этим Фимой возился, гражданин Травин их тоже искал и обнаружил. В палате лежит милиционер Денисенко, из тридцать шестого, у него с печенью нелады, а кровать аккурат рядом с гражданином Ильёй Сидорчуком, к которому наш Травин и добрался. Денисенко их разговор подслушал, и мне пересказал. Спрашивал Травин приятеля Сидорчука, Григория Чуркина по кличке Блоха, о скрипаче, то есть гражданине Пилявском, и о тех, кто его убил, да ещё про Федьку рассказал, мол, пацан на него всё валил. И Травин этот на музыке блатной изъяснялся. А когда Травин ушёл, этот Сидорчук тоже убежал, точнее, уковылял.

— Денисенко — это толстенький такой, пьёт сильно?

— Он самый, сказал мне, что с Чуркиным попытается скорешиться и что-нибудь разузнать. Вот, написал я всё, — Трофим протянул пачку бумажных листов, — полночи сидел. А теперь, товарищ Панов, отпустите с женой по прудам Лебяжьим погулять, а то видит меня, почитай, раз в неделю. Пожалуйста.

— Иди, — Панов лениво махнул рукой, — чего не пойму в твоих каракулях, завтра расскажешь, никуда от нас этот Травин не денется.

Он открыл свежий номер журнала «Прожектор» на загнутой уголком странице, положил перед собой, и начал набивать трубку, тщательно утрамбовывая табак. Пряно-сладковатый запах разнёсся по комнате, так что милиционер, робко заглянувший внутрь чуть погодя, громко и с чувством чихнул.

— Тут это, — сказал он. — Ситуация.

— Какая? — субинспектор строго посмотрел на милиционера.

Тому было уже за сорок, густые пшеничного цвета усы и глубокие морщины подчёркивали простоту лица, заскорузлые пальцы с чёрными ногтями милиционер прятал за спиной. Он работал в отделении с середины лета, придя по пролетарской разнарядке с лампового завода, и ещё не освоился.

— Мальчонка того, сбёг. Вы уж, товарищ начальник инспектор, прощения просим, извиняйте, только повёл я его в исправдом, как вы распорядились, значит, а он жалостливый такой, тоненьким голоском говорит — «Дядя, я кушать хочу, купи мне пожалуйста пирожок». Ну я и не смог против отказать, купил, значит, ему пирожок за гривенник, только протянул, а он блямс мне по коленке ногой, и убёг, паразит, а пирожок тоже утащил.

— Значит, жалостливый? — уточнил Панов, на вид он совсем не был расстроен, но брови нахмурил грозно.

— Да пожалел я его, у самого трое таких же. Худой больно, не пойми где душа держится, разве такому человеку можно без завтрака. Вы же сами распорядились, значит, чтобы с утра не кормили и без кандалов, а такого шустрого не удержать, юркий больно.

— Ну что же, — субинспектор поднёс спичку к трубке, разжёг табак, с наслаждением втянул сладковатый дым, — придется тебя, Евграф Лукич, наказать, преступника ты опасного упустил.

— Та какой там преступник, малец же несмышлёный.

— Это уж не тебе судить. Ты иди, а я с начальником отделения товарищем Конкиным сам переговорю, вина твоя есть, но и обстоятельства тоже в наличии. Смягчающие.

— Вот спасибо вам, товарищ Панов, а то пужаюсь доложить. Так я пойду?

— Иди, — субинспектор кивнул, дождался, когда дверь за милиционером закрылась, и отбил пальцами по столешнице фокстрот.

Глава 14

Глава 14.

Федьке мильтон попался тупой и доверчивый, стоило рожу состроить пожалостливее да попросить тоненьким голоском, сразу купил пирог с потрохами, тут-то Косой и вырвался, кинулся под извозчика, проскочил под брюхом лошади, сбил моссельпромовский прилавок с папиросами и бросился бежать по Малой Остроумовской, а там уже через чужие сады и огороды, перемахнув через изгородь, и дух перевёл только на Оленьем Валу. А там уж беглеца ищи-свищи, Сокольники рядом, лето, считай, каждое дерево укрытие даёт. Мильтон в свисток посвистел, догнать попытался, но куда ему за Федькой угнаться.

Влившись в толпу отдыхающих, пацан почувствовал себя гораздо свободнее. Цыкнул знакомой шайке беспризорников, шныряющих в толпе, подозвал одну из девчонок лет шести в грязном платье и стоптанных босоножках, та подошла к немолодой паре и жалостливо попросила милостыню. И пока растаявшая от солнца и материнских чувств женщина копалась в кошельке, выуживая монету помельче, Косой пустил шмеля, то есть вытащил портмоне из кармана пиджака её спутника, и уже через несколько минут делился со старшим шайки добычей. Добыча была скромная, четыре рубля с мелочью, раздали её по-честному, два рубля старший беспризорник забрал себе, два отдал Косому, а мелочь ссыпали девочке на сладости.

— Может ещё кого обнесём, а то день сегодня пустой, — старший, пацан лет четырнадцати, важно сплюнул через отсутствующий клык.

— В другой раз, — отказался Федька.

Как не был велик соблазн пошарить ещё по карманам у фраеров, но то там, то здесь в толпе мелькала милицейская фуражка, снова попадаться милиционерам Косой не хотел. На рубль в лавке он накупил сладостей, а вторую бумажку оставил.

Жила семья Ермолкиных на одной из Черкизовских улиц рядом с рекой Хапиловкой, в одноэтажном бревенчатом доме. Прямо перед участком росло раскидистое дерево, там Федька спрятал сладости, и только потом зашёл в избу. Отец по случаю выходного сидел за столом, хлебая щи, мать, замотанная бытом и трудом женщина с вечно красными руками, меняла пелёнки младшей сестре.

— Где шлялся? — отец даже в его сторону не посмотрел.

— Фараоны повязали, — похвастался Косой. — Но я от них убежал.

— Приходили они, — вмешалась мать, — про тебя спрашивали.

— Цыц, — мужчина стукнул кулаком по столу, — надо будет, ещё придут, работа у них такая. С наваром пришёл?

— Вот, — Федька положил на стол рубль, — ты не думай, я завтра ещё добуду.

— Смотри у меня, — мужчина подвинул бумажку в сторону, чтобы не запачкать, аккуратно налил в стакан водки из наполовину пустой четверти, выпил, крякнул, — дармоед, мы на тебя стараемся, вкалываем, взрослый уже, должен копейку в дом приносить, а не эти гроши. В школу когда пойдёшь?

— Так ведь лето.

— У бездельников один ответ. Сейчас доем, сымай штаны и ложись на лавку.

— Может, покормить его? — робко спросила женщина.

— Найдёт, где пожрать. Ложись, Фёдор, пока я добрый, — отец рыгнул, вытер тарелку куском хлеба, поднялся, стягивая ремень, — а то осерчаю, до полусмерти изобью.

Время Косой подобрал правильно, мужчина после еды бил несильно, и надолго воскресное воспитание не затянул, так, десять ударов кожей, это не тридцать пряжкой. Подтянув штаны, пацан вышел на улицу, отошёл за угол, свистнул. С чердака появилась голова Сеньки, младшего брата, а потом и весь брат слез по шесту.

— Принёс? — с надеждой спросил он.

— Ага, в дупле лежат. Только смотри, не показывай.

— Знаю, — важно ответил семилетний человек, — спасибо, Федя.

— С брательником поделись, не забудь.

— Как водится, — Сеня кивнул, и полез на дерево за гостинцами.

А Фёдор, наоборот, полез на чердак. Там, среди ненужных летом вещей, стоял сундук, в нём лежали несколько книг, с ятями, и чистая одежда. Одежду он взял с собой, на берегу Хапиловки разделся, залез в воду, кое-как отмылся, а потом переоделся. И уже, считай, при параде направился к ресторану «Звёздочка».

На входе Косого ухватил за ухо Пётр, молча поволок в комнату. Сопротивляться было бесполезно, Федька заранее продумал, когда и что скажет про ментовку, но вот того, что он увидел внутри, Косой не ожидал. На стуле, перебинтованный, сидел Зуля, и что-то рисовал на листе бумаги. Поначалу Федька ему обрадовался, Илья, в отличие от своих братьев, его никогда не бил и даже советы разные давал, но потом смекнул, что что-то здесь не то. Особенно после того, как третий брат, Павел, подошел к нему, и врезал поддых. Косого отшвырнуло к стене, но упасть ему не дали, Паша ухватил пацана за ухо, достал нож.

— Будешь дёргаться, к стене пришпилю.

— За что? — просипел парень.

— За всё хорошее, гнида. Сам пришёл, даже искать не понадобилось. Сейчас Герман Осипович