то они вас обманут. Вперед такого времени не сыщете, как теперь… Александр Великий не ради Бога, но ради единоплеменников своих на персов великой войной ходил, а вы ради святых мест и единого православия для чего не бодрствуете, не трудитесь, не отгоняете от себя злых соседей? Вы упросили Бога, чтоб у турок была война с немцами; теперь такое благополучное время – и вы не радеете!.. Смотрите, как смеются над вами… татары, горсть людей, и хвалятся, что берут у вас дань, а так как татары подданные турецкие, то выходит, что и вы турецкие подданные. Много раз вы хвалились, что хотите сделать и то, и другое, и все оканчивалось одними словами, а дела не явилось никакого»[172].

В народе считали Лефорта главным виновником Азовских походов. Трудно сказать, насколько это предположение было справедливо. Слишком смелой кажется гипотеза нашего известного историка Соловьева: «Лефорт хотел, чтобы Петр предпринял путешествие за границу, в Западную Европу; но как показаться в Европе, не сделавши ничего, не предпринявши деятельного участия в священной войне против турок. Не забудем, что тотчас по взятии Азова предпринимается путешествие за границу; эти два события состоят в тесной связи»[173]. Дело в том, что нет никаких данных, подтверждающих предположение, что мысль о путешествии за границу возникла до Азовских походов, – напротив, это путешествие было вызвано опытами, сделанными во время Азовских походов.

Зато нельзя сомневаться в тесной связи между маневрами предыдущих годов и Азовскими походами. Австрийский дипломатический агент Плейер, находившийся в то время в России, видел в «Кожуховском походе» приготовление к турецкой войне и смеялся над русскими, не понимавшими значения этих военных упражнений. К тому же Плейер узнал, что царь через атамана донских казаков собирал сведения о положении крепости Азов[174].

Сам Петр в письме к Апраксину таким образом говорил о некоторой связи между маневрами и войной: «Хотя в ту пору, как осенью, в продолжение пяти недель, трудились мы под Кожуховом в Марсовой потехе, ничего более, кроме игры, на уме не было, однако же эта игра стала предвестником настоящего дела»[175].

Указывая в манифестах на Крым как на цель похода, правительство, кажется, старалось скрывать настоящую цель военных операций. Предполагалось занятие устьев Днепра и Дона. И там и здесь находились турецкие укрепления, препятствовавшие сообщению России с Черным морем и служившие базисом при набегах татар на Россию. Для обеспечения южных границ Московского государства, для охранения городов (Белгорода, Тамбова, Козлова, Воронежа, Харькова и др.), для развития торговли и промышленности во всем этом крае, было необходимо завладеть, с одной стороны, Азовом, с другой стороны, приднепровскими крепостцами (Кизикермен, Арслан-Ордек, Таган и проч.); тогда только можно было надеяться на успешные действия и против крымских татар.

Походы Голицына не имели успеха преимущественно потому, что сообщение голой степью представляло громадные затруднения. Теперь же, при походе на Азов, водный путь для передвижения войска, припасов, военных снарядов представлял значительные преимущества.

Шхонебек Адриан.

Взятие города Азова. 1696 г.

До этого русские воины весьма часто являлись на низовьях Днепра и Дона. Днепр был частью пути «из варяг в греки»; этой дорогой шли когда-то полчища Олега и Игоря при походах на Византию. На Дону, до самого устья, много раз показывались казаки – морские разбойники, отправлявшиеся нередко грабить берега Черного моря и возвращавшиеся обыкновенно с богатой добычей. Такие набеги казаков повторялись особенно часто в XVII веке. В 1626 году казаки даже явились в окрестностях Константинополя, где разграбили какой-то монастырь. Около этого же времени они обратили в пепел малоазиатские города Трапезунд и Синоп. Нередко турецкое правительство жаловалось московскому на неистовство казаков. Цари оправдывались тем, что не имеют средств сдерживать их.

К 1637 году относится взятие Азова казаками. Затем они выдержали там осаду. «Азовское сиденье» сделалось любимым предметом народных песен. Когда казаки предложили московскому правительству удержать за собой эту крепость, царь Михаил Федорович не решился на эту меру, которая легко могла повести к совершенному разладу с Оттоманской Портой.

С тех пор прошло несколько десятилетий. Турки успели возобновить старинные укрепления Азова; 26 тысяч человек работали несколько лет; соорудили каменную крепость в виде четырехугольника с бастионами и отдельным внутри замком; обвели ее высоким земляным валом с глубоким рвом; выше Азова построили две каменные каланчи, а на Мертвом Донце (северном притоке Дона), каменный замок Лютинь. Азов сделался крепостью сильной, тем более что турки всегда могли подать ему помощь с моря, на котором не имели соперников[176].

Между тем как шли приготовления к походу на Азов, за границей думали, что целью военных операций будет Крым. В письме к одному знакомому Лейбниц выразил надежду, что Петр вытеснит совершенно татар из полуострова и этим окажет услугу христианству[177].

Распоряжения относительно командования войсками в предстоявшем походе заслуживают внимания: боярину Борису Петровичу Шереметеву было вверено начальство над 120-тысячным войском старинного московского устройства; это войско вместе с малороссийскими казаками должно было действовать против турецких укреплений на Днепре. Труднейшая задача, осада Азова, была предоставлена войскам нового устройства, в числе 31 тысячи. Само собой разумеется, что царь находился при этом войске; начальство над ним было поручено консилии трех генералов: Головина, Лефорта и Гордона. Дела решались в этой консилии, но приговоры ее исполнялись не иначе как с согласия «бомбардира Преображенского полка, Петра Алексеева».

Как кажется, Петр предоставил себе начальство над артиллерией. Мысль вверить главное управление над всем войском трем генералам оказалась весьма неудачной. В течение всего похода заметно некоторое соперничество между Гордоном и Лефортом. Вследствие этого в русском лагере иногда недоставало единства военной мысли и согласия. Петр сам не имел опытности и не был в состоянии решать беспристрастно, чье мнение, Гордона или Лефорта, заслуживало большего доверия. В это время, бесспорно, Лефорт находился в более близких отношениях к царю, нежели Гордон. В своем дневнике он не раз с озлоблением отзывался о Лефорте, мнения и распоряжения которого действительно оказывались довольно часто нецелесообразными[178].

Уже в самом начале похода пришлось бороться отчасти с теми самыми затруднениями, жертвой которых сделался Голицын в 1687 и 1689 годах. Между прочим, ощущался сильный недостаток в лошадях. Войска и скот страдали от недостатка воды. Дисциплина в войске оказалась далеко не образцовой. Даже степной пожар, сделавшийся роковым в 1687 году, повторился и в 1695 году, хотя и в меньших размерах.

Гордон, находившийся в авангарде, должен был употреблять большие усилия для того, чтобы принудить казацкого атамана Фрола Минаева к энергичным действиям. Из бесед Гордона с ним видно, что и в настоящем случае казацкий элемент оказался ненадежным, шатким, своевольным, склонным к измене.

Как