судите как горожанин. «От тюрьмы да от сумы не отцураешься» – говорит пословица. Сума – это есть дно для каждого утопающего крестьянина, он опускается на это дно, становится ногами, упирается в него и опять выталкивается наверх. Не беспокойтесь, поправится: будет работать и пойдет понемногу. Это часто бывает. И ведь это особенное нравственное состояние человека простого. Он смиряется, входит в себя, раскаивается во многих ошибках; возбуждаются в это время все его умственные и душевные силы и служат хорошим лекарством слабой воли и нерадения. И знаете ли, это особенная внутренняя сладость смирения – почти лирическое состояние души, оно возвышает простого человека.

Да, бедность, нищета – это великие учителя жизни…

Л. Н. нередко навещает в деревне больных, а также и здоровых. Однажды я сопровождал его. Больных мы обошли в обществе медика, студента Моск. университета, 5-го курса. Этот молодой человек был последователь Толстого; лето он провел на покосе, с крестьянами, работая все время за установленную плату рабочим, наравне с косарями. Теперь он возвращался в университет к началу лекций. Пространство верст 300 делает пешком, до Москвы. Сначала, рассказывал он, к нему косари относились недоверчиво, считали его то за писаря, то за рассчитанного приказчика, но когда он своими советами помог несколько раз заболевшим, к нему стали относиться с большим уважением. Под конец его очень полюбили за тихий характер и считали за фельдшера. При нас он осмотрел и выслушал тщательно старуху, больную воспалением кишок, давал советы, прописывал лекарства.

Аптека у Толстых своя. Иногда дочери графа ухаживают за беспомощными больными: носят им легкую пищу и лекарство.

Посещение здоровых было гораздо приятней. Возвратившиеся только что с поля вечером крестьяне были веселы, они шутили запросто с барином, графом, и незаметно переходили на нравственные вопросы жизни о душе, когда вспоминали о прочитанных книжках, которыми наделяет их граф. Эти пожилые уже люди все были грамотны, все они выучились здесь же, в Ясной Поляне, у этого же гр. Л. Н. И им очень хорошо уже были известны многие нравственные вопросы жизни, занимавшие так его.

В сумерках мы зашли к одному страстному грамотею-мужику. Он сидел на пасеке и, высоко подымая книгу к глазам и свету, не мог оторваться от строк. Увидав Л. Н., он быстро радостно заговорил книжным языком под сильным впечатлением только что читанного.

– Читаю биографию художника Иванова-с. – и он негодовал на несправедливость судьбы к истинным талантам в чиновном Питере, погрязшем в интригах, бесчувственном…

Л. Н. прервал его.

– Ну что, барышня уехала? – спросил он.

– Уехала, уехала!.. Так мать родную не провожают, как мы ее провожали.

– Ну а что, каков она человек? – спросил Л. Н.

– Она т. е. человек очень, очень хороший человек она! Посудите сами, ваше сиятельство, мы в поле – она у нас и детей уходит, – ведь извините, маленькие, всего тут… и накормит малых, и самовар поставит, и все готово, как нам вернуться с поля. Такая барышня, так просто удивленье одно!.. И книжки хорошие давала читать. А это у меня старая: Русский вестник 62 года – да что делать, нечего читать. Нет ли у вас еще чего новенького, ваше сиятельство?

Л. Н. обещал прислать ему. Эта барышня была одна из многочисленных теперь последовательниц учения Толстого. Они летом, во время страды, приезжают в деревни и помогают крестьянкам по дому, у кого некому присмотреть за хозяйством и за малыми ребятами, моют им белье и стряпают обед.

* * *

Последователей у Л. Н. делается все больше и больше. Люди самых разнообразных профессий и возрастов приезжают к нему за советом. Часто зайдет и странник по св. местам, то наконец придет к нему целая группа странников и странниц затем только, чтобы посмотреть на него. Он дарит им на память книжечки для народа изд. «Посредник», большей частью сочинения его и его последователей.

Однажды утром прервал наш сеанс какой-то приехавший господин с женой, – просил видеть наедине Л. Н. Через час Л. Н. вернулся очень возбужденный и даже несколько сконфуженный.

– Можете представить: молодой человек перед окончанием курса женился… женился на проститутке, по страстной любви, и теперь желает обратить ее на путь истины, – говорил вполголоса Л. Н. – Безнадежнейшее существо! В ней глубоко укоренился нигилизм жизни, настоящий страшный нигилизм. «Верите ли вы в Бога?» – спрашиваю ее. «Нет», – отвечает почти нагло. Сколько ни старался, кажется, ничем не удалось ее растрогать. Погибшее существо!.. Жаль его, кажется, хороший и даровитый человек.

Л. Н. очень любил обходиться без помощи прислуги. И когда семья его на зиму переезжает в Москву, он остается иногда еще целый месяц в Ясной Поляне совсем один. Сам себе ставит самовар и делает все горячее. Он особенно любит это свое одинокое время. Говорит, что из поставленного самим самовара чай несравненно вкуснее. Зайдет к нему какой-нибудь прохожий, странник, зазовет он его, накормит, напоит, и так-то хорошо бывает: тепло, любовно. Больше простору, больше свободы душевным интересам…

«Величайшая сила жизни» (В. А. Серов)

…Наблюдая его близко, я много удивлялся сосредоточенности и молчаливости Валентина Серова.

Его молчаливость и особенно своеобразно красноречивое определение достоинств в искусстве часто одним только каким-нибудь кивком, поворотом, наклоном головы, коротким жестом и особенно взглядом своих выразительных веселых глаз – так много говорили, разрешали такие крупные споры! Иногда даже писавшие об искусстве ждали этих бессловесных решений, как манны небесной, и только им и верили, теряясь в определении своих личных новых впечатлений.

Исключительной, огромной просвещенностью в деле искусства обладал весь тот круг, где Серову посчастливилось с детства вращаться. И то значение, какое имел для искусства его отец, и та среда, где жила его мать, – все способствовало выработке в нем безупречного вкуса.

Серов-отец дружил с Рихардом Вагнером и еще с правоведской скамьи, вместе с тогдашним закадычным своим другом Владимиром Стасовым, знал весь наш музыкальный мир – Глинку и других. Словом, не бестактность сказать хоть вкратце, какая традиция высот искусства окружала В. А. Серова уже с колыбели; и все это бессознательно и глубоко сидело в его мозгу и светилось оттуда вещею мыслью. И свет этот не могла победить никакая поверхностная пыль ходячих эффектов – она смирялась, пораженная глубиной этих немых определений, подхватывала, прятала в свой портфель присяжного критика и долго утилизировала этот вклад в своих разглагольствованиях о художественности.

Да, пребывание с самого детства в просвещенной среде – незаменимый ресурс для дальнейшей деятельности юноши (например, разве можно в зрелых годах изучить языки до свободы говорить на них?!).

На мою долю выпала большая практика – наблюдать наших молодых