Шрифт:
Закладка:
Современное искусство каким мы его знаем – прямой наследник барокко. Со всей его заумью, иносказаниями и недосказанностью. Так и барочные завитки появились не случайно – они отражают сложность и противоречивость самой жизни. То, как мы отражаемся в отражениях.
Если бы я захотел написать эту колонку в барочном стиле, то должен был бы сделать одну замысловатую штуку. Я должен был бы понять, какую тему считаю главной, а затем – какой образ выражает эту тему. Например, тема – это культура барокко, а выражает её завиток плюща. Тогда я должен не просто написать текст, но и набрать его так, чтобы он располагался на странице в нужной форме.
Это неудобно читать, но любопытно разглядывать. И в этом всё барокко: неудобно, но красиво.
Конституция Станиславского
Этот текст я пишу, сидя на театральной репетиции. Если бы сейчас сюда заглянул простой зритель, он, наверное, пришёл бы в ужас. Всё время включается и выключается свет, актёры без сценических костюмов ходят туда и сюда, музыкант что-то наигрывает, уборщица пылесосит сцену. Со стороны может показаться, что всё это полный хаос, из которого никогда не возникнет спектакль.
Но если вы разберёте любой из своих гаджетов, у вас возникнет схожее впечатление. Вы увидите его внутреннюю «репетицию».
Однажды друг напросился ко мне на работу. Он очень хотел посмотреть, как репетируют актёры. Мы как раз тогда готовились к премьере. Я провёл друга по служебным лабиринтам и посадил в репетиционном зале. Мы начали… Актёры сидели и разбирали текст, подробно обсуждали свои реплики. Через полчаса друг прислал мне сообщение: «А когда вы начнёте репетировать?» Я ответил ему: «Мы уже начали». «Не верю!» – написал мне друг, цитируя Станиславского.
Теперь представьте, что эта фраза как магическое заклинание может вызвать дух самого Станиславского. Если бы он явился на современную репетицию, актёры пришли бы в настоящий ужас. Виной всему его работа «Этика». Она рассказывает актёру, как ему вести себя на репетиции. И это настоящая пытка. Во-первых, нужно приходить вовремя… (Далее многие просто не читают.) Во время репетиции нужно быть внимательным и уважительным к коллегам. Оказывается, репетиция не заканчивается никогда – актёр все время должен думать о роли, работать над ней. А когда приходит на репетицию, то не работать вполсилы, а всегда – в полный голос. Ведь режиссёр должен видеть актёров во всей их профессиональной мощи. Резюмирую: не опаздывать, репетировать до, репетировать после. И засыпать с мыслями о своей работе.
Но это ещё не всё: даже после спектакля актёр не принадлежит себе. Так Станиславский рассказывает устами одного из знакомых: «Я смотрел незабываемый спектакль. Впечатление было так велико, что я не мог ехать один домой. Вдвоём с моим другом мы отправились в ресторан. В самый разгар наших воспоминаний к нашему полному восторгу пришёл он – наш гений. Знаменитость пригласила нас отужинать с ним в отдельной комнате и после, на наших глазах, постепенно напилась до звериного образа. Прикрытая лоском человеческая и актёрская гниль вскрывалась и выходила из него в форме отвратительного хвастовства, мелкого самолюбия, интриг, сплетен и прочих атрибутов каботинства. В довершение всего он отказался платить по счёту за вино…»
Не удивительно, что актёры не любят «Эти ку» Станиславского… Но Константин Сергеевич вполне разумно спрашивает: «Не кажется ли вам бессмысленным одной рукой создавать, а другой разрушать созданное?» Поэтому, когда вы открываете «жёлтую прессу» и читаете о знаменитом актёре и его «атрибутах каботинства», знайте – он нарушает «конституцию Станиславского». Закон, повелевающий актёру не только хорошо играть других людей, но и быть лучше, чем они.
Три возраста для творчества
Наблюдая за авторами текстов, я пришёл к выводу, что три возраста человека прекрасно ложатся на три литературные формы. Какие? Сейчас расскажу.
Итак, в юности нужно быть поэтом. Или поэтессой, или поэткой – тут уж как придётся. По моим наблюдениям, среди поэтов больше всего поэтесс. У них ярче всего выделяются три возраста. Первый – это пубертат, когда автор впервые открывает для себя важнейшее чувство. Любовь. Она переполняет душу и требует выражения на бумаге. Второй возраст – это беременность, когда женщина также переживает невероятное событие. Она даёт жизнь другому человеку. И третий возраст – это, очевидно, пенсия. Здесь поэтесса уже пишет длиннее, поэмнее или, наоборот, гораздо короче, афористичнее. Она оставляет своим внукам инструкцию к жизни.
Все эти три возраста связаны с тем, что у автора появляется свободное время: после уроков, во время декрета или на пенсии. Свободное время плюс переживания становятся стихами.
Но часто автор оставляет поэзию, приближаясь к рубежу, который величайший поэт Данте назвал «половиной жизни». Это возраст после тридцати. «До тридцати поэтом быть почётно, и срам кромешный – после тридцати», – сказал поэт Александр Межиров. «Лета к суровой прозе клонят», как сказал другой поэт, ненадолго перешагнувший тридцатилетий рубеж. (Это, если что, Пушкин.)
Итак, после тридцати наступает возраст прозы. Проза – «мужская» форма. Если поэзия – это синтез, то проза – это анализ. Если поэт «помнит вечность», то прозаик может описать каждый день детства. Не случайно Стивен Кинг книгу «Как писать книги» начинает с отрывочных детских воспоминаний. Поэту важно увидеть мир цельным и гармоничным, прозаику – увидеть каждую его отдельную часть. В тридцать лет наступает тот возраст, когда начинаешь оглядываться. Ведь это восхождение на первую большую вершину жизни.
В этом возрасте у большинства крупных авторов появляется их главное произведение, opus magnum. Автору-прозаику важно закрыть своим текстом все остальные, снять все вопросы и противоречия. Автор ещё не знает, что после первой большой книги ему захочется написать вторую, третью, четвёртую… И бороться ему нужно будет не с предшественниками, а с самим собой. Так возникают саги. Так начинается «Игра престолов».
Здесь и наступает «третий возраст». Джорджу Мартину-то уже больше семидесяти лет! И то, что он пишет, лишь формально называется прозой. Последний сезон «Игры престолов» выходит сначала в виде сериала, а уж потом
