В одной стене есть еще одна дверь, она полуоткрыта, видна спальня, где стоит узкая кровать. Из этой двери доносится звук стиральной машины.

Затем звук обрывается, как если бы сгорел предохранитель.

Чтобы узнать, как человек взаимодействует с окружающим миром, следует взглянуть на его рабочий стол. Если посмотреть на стол Лабана, то может показаться, что тут что-то взорвалось. Ноты, кофейные чашки, компакт-диски, скрипки и флейты, вдохновляющие мелочи из затонувших городов, фотографии детей и, какое-то количество месяцев назад, еще и мои фотографии — все это пропитано верой в то, что Провидение или другое ответственное учреждение пришлет кого-нибудь для уборки и наведения порядка.

Тут же все иначе. Не просто в порядке, а в идеальном порядке: отточенные карандаши и стопка бумаги, подготовленные для следующей книги о смысле молитвы, аккуратно выложены параллельно с краем стола.

Человек, обладающий столь развитым чувством значения физической структуры не забивает стиральную машину так, что она может выключиться. Я захожу в спальню.

С четким ощущением, что делать этого вообще-то не стоит. Одно дело, что тут варят пиво и говорят обо всем откровенно. Другое дело — когда женщина заходит в спальню человека, который принял святой обет.

Вдоль стен спальни тоже повсюду книги. Дверь в ванную открыта, а оттуда еще одна дверь ведет в хозяйственное помещение. Там и стоит стиральная машина.

Очевидно, у Хенрика Корнелиуса своя отдельная квартира. И снова меня поражают отделочные материалы. Пол и стены ванной облицованы мрамором. И в хозяйственном помещении тоже мрамор. Если все это делается на доходы от пивоварни, то, наверное, есть еще какие-то тайные пивные заводы, которых я не видела. Денег от продажи пива из тридцати пяти открытых чанов для финансирования всего этого явно недостаточно.

Я нащупываю выключатель и включаю свет. Изнутри стиральной машины через стекло на меня смотрит отец Хенрик Корнелиус.

Хотя я никогда и не встречалась с ним, я знаю, что это он. Его лицо частично закрыто водой, которая доходит до середины окна машины.

Время останавливается. Мысли собрались, успокоились, стали удивительно точными. И абсолютно не подчиняются мне.

Я думаю о том, какая сила нужна, чтобы засунуть взрослого мужчину целиком в барабан стиральной машины. Диаметр люка не более сорока сантиметров, наверное, ему сломали и бедренные кости, и грудную клетку. Я чувствую и ту злость, с которой потом включали машину.

Успеваю об этом подумать, и тут же возвращается обычное время. И обычные мысли, и думаю я только об одном — как сбежать.

Я успеваю добежать до диванов в тот момент, когда монах появляется из-за угла.

Он немного растерян. Но спокоен. Наверное, спокойствие приходит от молчания, круговой молитвы, вида на Фуресёэн и пива в бутылках из-под шампанского.

Спокойствие это в ближайшее время ожидает проверка на прочность.

— Мы пытаемся найти его. Он может быть где-то на территории.

— Я заеду в другой раз.

Он не просит меня подождать. Да в этом и не было бы никакого смысла.

Он провожает меня к выходу. Мне надо максимально мобилизовать все свое самообладание, чтобы не броситься бежать.

— Может быть, что-то передать отцу Корнелиусу?

Я смотрю ему в глаза.

— Пожелайте ему счастливого пути.

Он явно удивлен.

— Он сейчас не собирается никуда уезжать.

— И тем не менее.

Я нажимаю на педали. Немного отъехав, оборачиваюсь. Монах в раздумье смотрит мне вслед.

27

«Тропический Копенгаген» находится на территории бывшего общинного выгона на острове Амагер, это восемь зданий из стали и стекла, в каждом из которых тропические пальмы могут достичь тридцатиметровой высоты и все равно под крышей останется место для полипропиленовых мостков, с которых посетители могут осматривать всю оранжерею сверху.

Если что хорошее и можно сказать об этом здании, так это то, что оно построено в виде восьми правильных многогранников с пятиугольными гранями, что заставляет любого математика вспомнить удивительно элегантное Эвклидово доказательство того, что именно этот многогранник является последним из пяти платоновых тел.

А в остальном это заведение вызывает у меня легкий дискомфорт. Вам предлагают заплатить триста крон за вход, чтобы вы могли прогуляться по центральноафриканской парной бане, где попугаи тарахтят, как строительная площадка, и где все время надо пригибаться, чтобы вас не сбили с ног летающие насекомые величиной с кокосовый орех, и еще не спускать глаз с разнузданных обезьян, которые так и норовят вытащить у вас из сумки кредитные карточки и помаду. И в это же время вы должны постараться вытеснить из головы тот факт, что благодаря современной технике и современной физике — к которой я имею непосредственное отношение — ежедневно вырубают тысячу двести квадратных километров тропических лесов, небольшой кусочек которых мы устроили здесь, на Амагере. Кусочек, который никогда не считался заповедником и поэтому скоро будет уничтожен. И когда вы в конце концов добираетесь до ресторана, то оказывается, что он называется «Голубой окапи», и вы думаете, что и им скоро придется любоваться лишь в виде чучела.

Но ничего не поделаешь, Лабан и близнецы решили, что мы встречаемся здесь. Потому что они тут всё обожают.

У Лабана какая-то особая привязанность к тропикам, однажды он сделал запись криков попугаев и написал на тему этих звуков музыкальную пьесу, которую потом продал оранжерее для ее телевизионной рекламы. Ну а Тит, разумеется, любит животных.

Они ждут меня, и они уже сделали заказ, и еду уже принесли — традиционное блюдо из Ганы — «фуфу», что-то вроде каши из кукурузы и маниоки с ярким красным соусом из орехового пальмового масла. При других обстоятельствах я бы с удовольствием это съела, но сегодня не могу даже притронуться к еде. Лицо Хенрика Корнелиуса, наполовину закрытое мыльной водой в метре от меня, то и дело возникает перед глазами.

— Мы побывали у Кирстен Клауссен, — говорит Харальд каким-то замогильным голосом. — Она купила церковь Багсверд!

Они выжидающе смотрят на меня. Словно полагают, что я сейчас разделю их возмущение.

— И что?

С 2013 года Министерство по делам церкви продает пустующие церковные здания, пытаясь как-то зарабатывать, раз уж поток клиентов иссякает. Обычно, когда я возвращаюсь на велосипеде из Института экспериментальной физики домой, я делаю крюк и проезжаю через район Биспебьерг. Во время этих поездок мне довелось наблюдать, как была выставлена на продажу церковь Грундтвига, а потом продана и превращена в дешевый пятиэтажный универмаг. Так с какой стати я должна оплакивать церковь Багсверд?

— Ее спроектировал Утсон, — заметил Лабан. — И там