зоны, мне всегда неловко. Помню, как однажды утром мы с Джорданом сидели за столиком в общем больничном кафе и пили кофе. Так обычно не делают. В кафе было неофициальное разделение – по одну сторону зала сидят больные, по другую – сотрудники: неписаный добровольный апартеид. Поэтому наше поведение вызвало множество неодобрительных взглядов и перешептываний от обеих фракций. На нас смотрели так, словно мы члены соперничающих банд, решившие посидеть рядышком в столовой тюрьмы строгого режима. Но ведь мы просто пили кофе. Иногда Джордан держался саркастически или снисходительно и говорил со мной так, словно я полицейский, который вызвал его на допрос. Мы же знаем, что у вас на меня ничего нет, я уйду чистеньким, словно бы говорила его ухмылка.

Однако рассказ о Джордане был бы неполон без упоминания его чуткости и человечности. Он очень привязался к двум пожилым, хронически больным и беззащитным пациентам, которым психическая болезнь оставила разве что десятую долю способности нормально функционировать. Он давал им сигареты, покупал колу в банках, поддавался в бильярде. Трогательно заботился о Стэнли, старике с манерами и окладистой бородой моряка. Стэнли, совсем развалина, страдал терапевтически резистентной шизофренией и почти весь день проводил в своем любимом кресле в комнате отдыха для пациентов. Несмотря на все наше лечение, сознание у него было постоянно спутанным, и он только что-то неразборчиво бормотал. Преступление, из-за которого он попал к нам, было не самым серьезным – он вооружился мачете и попытался ограбить какой-то склад, и у него ничего не вышло. Но из-за неподатливой природы его психоза он провел в больнице уже 15 с лишним лет. Мне иногда удавалось разобрать несколько слов из его бормотания, но он либо бредил про призраков, либо спрашивал, где находится. Когда я ему отвечал, он рычал на меня и обзывал вруном. Джордан время от времени наводил порядок в палате Стэнли и отгонял других больных от его кресла. Возможно, у него сохранились обрывочные воспоминания о его собственном кратком погружении в мир психоза, символом которого был Стэнли, и он был рад, что ему удалось спастись. Джордан был человеком сложным и многоплановым, и одной из особенностей его личности, как бы он ни старался это скрыть, была доброжелательность.

Работа консультанта в Эссексе была для меня довольно тяжелой. Но дело было не в Джордане и не в других больных: главным образом меня угнетала постоянная нехватка времени. Я работал на полставки, а моя частная медико-юридическая практика процветала, и это были прекрасные новости для моего банковского счета. Но работа в суде начала просачиваться за пределы двух свободных дней в неделю. Поскольку я должен был проводить время с семьей и изменить это было невозможно, выход был только один: вставать безбожно рано (где-то в полпятого – полшестого), чтобы урвать час-другой на написание судебных отчетов. Сначала это были единичные случаи, потом они коварно переросли в норму, а затем распространились и на выходные. Я урывал два часа каждое утро даже во время двухнедельной семейной поездки в Португалию. Ризма, как и всегда, с пониманием относилась к требованиям моей работы. Она всегда предоставляла мне личное пространство – никаких лишних вопросов, никаких налогов за чувство вины.

Во второй половине 2014 года внутри моей жены завелся наш второй бамбино, что вынудило нас переехать из тесной квартирки в Масуэл-Хилл в дом в более зеленом и чуть более северном Энфилде – это на севере Лондона. Примерно тогда же от моей социальной жизни остались одни ошметки. Техно-фестивали с университетскими друзьями сменились бесконечными посиделками в кафе семейными компаниями. В кафе, где, как мне предстояло узнать, мы, вместо того чтобы дома отчитывать своих малышей за то, что они бросают на пол банки с недоеденным йогуртом, пластиковые ложки и омлет, должны были платить за привилегию проделывать это прилюдно, при других родителях, и при этом разговаривать исключительно о всевозможных трудностях воспитания детей и черпать какое-то садо-мазохистское удовольствие, выясняя, кому сильнее мешают спать. Сейчас я понимаю, что был слегка одержим медико-юридической работой. Я постоянно проверял электронную почту, пытался урвать минутку между купанием, укладыванием спать и переходами с посиделок на посиделки, чтобы вычитать черновики отчетов или перелистать материалы дела и показания свидетелей в планшете. Положа руку на сердце, это было лишнее. На горизонте постоянно маячили дедлайны, но время всегда оставалось. Просто я стал одержим. Не мог перестать думать о судебных делах. А самое странное, в тех редких случаях, когда мне удавалось сделать все и у меня не было срочных отчетов, я терял покой. Я сам не знал, что это – высокое чувство ответственности или тревожность. Может быть, и то и другое? Как ни странно, эту тревогу вызывали не преступления, насилие и рискованное поведение клиентов, которых я обследовал для уголовных процессов, или моих пациентов в больнице. Это была мысль о том, что я теряю квалификацию. Я ни разу не опоздал со сдачей судебного отчета и твердо решил так и сохранить послужной список безупречным (что мне удается и по сей день). Предавался несоразмерному самобичеванию, если забывал ответить на электронное письмо, хотя мои собственные имейлы игнорировались по несколько раз в день. Некоторые мои коллеги-консультанты были не так щепетильны, а кое-кто иногда просил отложить судебные слушания, поскольку недооценил, сколько времени уйдет на составление отчета. Почему же я так беспокоился за свою профессиональную репутацию? Наверное, дело было в глубоко укоренившемся бессознательном страхе перед лавиной критики доктора Пек, отравившей мою душу.

Когда я работал в психиатрической клинике в Эссексе, я разрывался между бесчисленными встречами (разной степени ценности), супервизией своего младшего врача, составлением непрерывного потока медицинских документов, поддержанием связей с профессионалами в самых разных областях и беседами с родственниками больных. Иногда, когда неделя выдавалась особенно напряженной, мне даже не удавалось выделить время, чтобы побыть со своими пациентами в отделении. Не только для того, чтобы провести какие-то обследования, но просто побыть рядом. Поболтать. Сыграть партию в шахматы. Сыграть партию в твистер (шучу). Я ведь, в конце концов, нес ответственность за наших подопечных. Мне казалось, что мое отсутствие – это проявление неуважения к ним (при том, что у многих уже были проблемы с властными фигурами и комплексы отверженности). За годы обучения я наблюдал у разных консультантов весь диапазон отношения к работе и попыток заручиться доверием больных. От тех, кто, подобно доктору Линфорду, постоянно маячил в отделении, до тех, увидеть которых, например, доктора Пек, было словно заметить йети. Я дал себе слово не быть как она.

Джордан прогрессировал. Не так быстро,