Людмила обернулась.

И руки её упали.

- Говорю же, тогда я была куда как наивнее и еще верила, что теперь-то все будет хорошо.

- Знакомое заблуждение, - отвечаю я. – Только…

- Жизнь – странная штука, - это уже Захар и вздыхает. – А баня и гадючий яд – не самое страшное из того, что попадалось. Так что…

Молчим.

Как-то совсем этот разговор не туда свернул. И главное, нити оборвались, повисли в воздухе.

- Самусева была беременна? – уточнил Бекшеев.

- Нет… насколько я знаю… она не так часто заглядывала. Точнее приходила, но не сама. В том смысле, что сама она была здорова. Сестер вот приводила, братьев. Семья у них очень большая, а дети болеют, но ничего серьезного. Очень аккуратная девушка… заботливая. И с отчимом тоже ладила. Когда тот спину сорвал, то сопровождала сюда. Матушке за рецептами приходила. У той проблемы со сном, я выписываю снотворное… как-то вот так.

Людмила развела руками.

- Вскрытия не было, - Бекшеев протянул руку, и Людмила вернула список.

- Да… родители пришли. Написали отказ… в силу религиозных взглядов и что-то там такое… в общем, там как раз ясно было. Тело нашли в лесу, и змея лежала рядом. Её даже убили и следом привезли… так что причин настаивать на вскрытии не было.

Как и учинять расследование.

Людмила же тихо вздохнула.

- Ну а про Ангелину вы, наверное, и сами знаете…

В том-то и дело, что нет…

Людмила посмотрела на Захара. Тот поджал губы и сказал:

- Пойду… гляну… что там… вчера привезли одного… идиота пьяного. Пошел на охоту… вон, теперь валяется с простреленной ногою…

И вышел.

- Захар, - Людмила выдохнула. – Человек своеобразный. Порой кажется, что он напрочь лишен чувства такта.

Ага, именно поэтому и вышел сейчас.

- …но затем он удивляет. Мы знакомы давно. Еще с войны… с начала войны. Оказались в одном госпитале. Я, Захар и Ангелина… он сходу заявил, что бабам там не место. А я подумала, какой невыносимый грубиян. И не ошиблась. Он… он не привык подбирать слова. И доставалось всем. Помню, что первое время я боялась его, до дрожи, до полуобморока. Когда он рядом, я просто-напросто забывала все, что знала и умела. А он говорил, что в жизни еще не встречал настолько бесполезной криворукой целительницы.

Людмила убрала прядку волос за ухо.

- Ангелина же как-то не обращала на него внимания. Она умела держаться. Так вот, словно ледяная королева. Смотрела сверху вниз и не отвечала, будто не слышала всего этого хамства. А мне сказала, что бояться не надо, что он, как брехливая собака… извините, её слова. Мол, громко лает, но не укусит… потом сказала присмотреться. Что целитель он от Бога. И главное, что права оказалась. Пусть сил у него не так и много, но…

- Сила решает далеко не все, - с пониманием произнес Бекшеев.

- Именно. Сила решает далеко не все… он умудрялся и без силы. И народные средства… я не зря про них сказала. Захар использовал их. И заставлял заготавливать. Всех заставлял. Раненые, те, кто мог ходить, ходили в лес. Листья мать-и-мачехи, корни лопуха, кора березы и все такое… сперва это представлялось ересью, чушью даже… зачем листья лопуха, когда есть лекарства, - Людмила выдохнула и отвернулась. – А потом лекарства закончились. Они как-то всегда брали и заканчивались вдруг. И оказывалось, что белый мох вполне годится для перевязок. И раны даже меньше воспаляются. Что листья мать-и-мачехи, конечно, с воспалением легких не справятся, но при бронхитах кашель облегчат. И корни одуванчика, и та самая березовая кора, деготь… все это многих спасло. И я стала смотреть на Захара иначе. Более того… я как-то даже в него влюблена была. Одно время.

Она снова покраснела, стыдясь этого признания.

- Потом, правда, прошло…

Ложь.

Не прошло.

Скорее уж Людмила справилась, убрала это чувство куда-то в себя, как я когда-то убрала тоску. Но мне для того понадобилось куда больше времени.

- А потом война закончилась. Я вернулась домой… Захар тоже уехал. Ангелина… будто нити, нас связывавшие, рассыпались, - она потерла запястье. – И мы потерялись, чтобы найтись вот так… вот.

Вздох.

- Вы знали, что Ангелину опаивали? – Бекшеев, кажется, романтической историей не особо впечатлился.

- Опаивали?! – а вот удивление искреннее. – Нет…

- То есть, когда она ушла после смерти Надежды вы не удивились?

- Нет… не совсем. Она не уходила. Не сразу… конечно, эта смерть очень сильно на нее повлияла, но… понимаете, Ангелина была человеком действия. Это вот я могу долго думать, страдать… решаться и не решиться. И снова, снова пережевывать эмоции… плакать вот по пустякам. Понимаю уже, что ерунда, но все одно рыдаю. Ангелина меня учила в том числе и действовать. А сама… да, она злилась…

- Злилась? – теперь уже удивлена я.

- Да. Что Надежда погибла… знаю, она общалась с полицией. И с теми, кто вел следствие. Расспрашивала, выясняла что-то там… и злилась. Как-то даже обмолвилась, что Надежда поступила глупо… оставила артефакт.

- Какой? – уточнил Бекшеев.

И главное щурится. И по лицу не понять, о чем думает. Хотя ясно о чем… вот и еще одна не то, чтобы ложь, скорее милая оговорка. После разговора с Марией Федоровной у нас сложилось впечатление, что Ангелина впала в тоску, где и пребывала следующие пару лет.

А выходит…

Интересно выходит.

- У Надежды были проблемы со здоровьем. И порой ей становилось дурно. Голова начинала сильно кружиться. Приступы слабости… сердце. Вы же понимаете, о чем я?

Это уже Бекшееву.

- Понимаю, - отвечает тот. – С сердцем шутить не стоит.

- Именно. Поэтому у Надежды при себе всегда был медицинский артефакт. Такой вот… стабилизирующий. Общей направленности. Он помогал выровнять состояние… конечно, с чем-то сложным не справился бы… хотя… тот же сердечный приступ, если бы и не предотвратил, то тяжесть последствий уменьшил бы.

- А в тот день она артефакт не взяла?

- Да. И Ангелина очень за это ругалась…

Не взяла.

И Бекшеев тоже отмечает эту маленькую странность. Касается пальцами подбородка. Потом возвращает на трость. Я же пытаюсь представить.

Слабое сердце.

Это ведь не просто