— Кнутовал коней шибко, — сказал Хемет.

— Самую малость, — сказал ямщик. — Не поспевали.

— Я вижу, — ответил Хемет, прикасаясь пальцами к цепочке, но не вынимая часов. — Никаких происшествий не было?

— Никаких, — сказал ямщик, — чека только выпала.

— Знаю, что выпала. И тяж оборвался. Ты его, конечно, связал, а теперь надо шорнику показать. Да и отдыхай с богом, — тут он повернулся и приветливо поглядел на Якуба. — Здравствуй, сынок, — сказал он. — Садись посиди.

— Я по делу, — торопливо сказал Якуб.

— Что у тебя за дело, сынок? — сказал Хемет, и в голосе его не было нетерпения и настойчивости, а глаза были спокойны и ясны.

Якуб вздохнул облегченно и сказал:

— Я принес седелки от велосипедов, дядя Хемет, — сказал он, тряхнув мешочком, в котором были седелки. — Если бы ваш шорник починил…

— Хорошо, починит, — сказал Хемет.

— Еще я вам хотел сказать, — он заспешил, — я думаю, не понадобится ли вам лак красить пролетку. Так у меня есть ведерко.

— Хорошо, сынок. Если у тебя лишку, то принеси мне лак.

Выходя из мастерской с починенными седелками, Якуб подумал: «Вот принесу лак, тогда и поблагодарю». И он с мальчишеским оживлением, почти бегом ринулся на улицу.

А Хемет в это время был в конюшне и в приотворенную дверь видел, как замедлился у веранды юноша, но он только улыбнулся и не окликнул его. Он пошел в глубину конюшни и остановился возле гнедого коренника и похлопал его по гладкому крупу. Он еще медлил, но знал, что обязательно поедет сегодня. Куда? Ему некогда было ездить при таком большом хозяйстве. На хозяйственные заботы он расходовал много сил и времени, но оставалась какая-то часть ее, которая могла быть утолена только лихой, на грани риска ездой. И когда она особенно будоражила его, он закладывал тройку, сажал в коляску жену, сам на козлы и с грохотом, колокольным звоном, гиканием мчал по главной улице городочка, в слободы и за город. Дав коням вольного бегу, он возвращался обратно, и тут-то лихость его и изящество умения достигали верха. На полном скаку влетал он в распахнутые ворота ямщины, только чудом не задев ворот, не покалечив пристяжных, головы которых стлались по-над землей.

Сейчас, то ли после разговора с юношей, то ли просто потому, что пришло время и накатило на него, он стоял возле гнедого коренника и похлопывал его по крупу. Тот нервничал от неспокойной руки Хемета.

— Едем! — сказал он, и конь вздрогнул от звука его голоса и заржал, как бы оповещая пристяжных.

На следующее утро Якуб принес лак и вручил одному из ямщиков, чтобы тот передал Хемету. «То-то! — думал он заносчиво. — Если бы этот лошадник обошелся со мной плохо, то к утру от усадьбы оставался бы один лишь пепел!» Но это были скорее озорные мысли, чем злобные. И ему было легко и свободно. «То-то!» — повторял он и посмеивался, шагая в слободу к жестянщику. Недели две назад сосед-плотник сделал ему дверцу из дерева, и ее прикрепили к автомобилю и покрасили черным лаком. Но дверца быстро расщепилась — дерево было чуждо автомобилю — и Якуб снял ее. А затем он договорился с жестянщиком, что тот сделает дверцу из листового железа. И вот он шел в слободу к жестянщику.

Жестянщик не доделал дверцу, и ему пришлось обождать, пока тот закончит работу. Уже поздно вечером он вернулся во двор исполкома, отпер амбар и положил дверцу в кабину автомобиля. Сторож просунулся в амбар.

— Хорошо ли закрываешь амбар? — сказал он, посмеиваясь. — А то вон в ямщине коня увели. Говорят, цыгане явились, табором стали в степи.

— А зачем цыганам машина? — сказал Якуб. — Им кони нужны, а машина им ни к чему.

Но, запирая амбар, он взвесил на ладони замок, с удовольствием ощущая его тяжесть.

10

А конь и правда исчез со двора ямщины. Наутро Хемет, разбираясь с происшествием, выяснил, что один из ямщиков ездил на мельницу, вернулся поздно и поставил коня на выстойку. Сам он прилег на телеге, чтобы через два часа напоить лошадь, дать ей корму и поставить в конюшню. Но так как он был выпивши, то проспал до утра. А проснувшись, увидел, что лошади нет. Следы уводили к речке и там были потеряны.

Хемет избранил ямщика и приказал искать коня. Тот ушел и вернулся после полудня — злой, жалкий, и Хемет опять побранил его, но не так грозно, как утром. Он уж думал про себя, что коня, если цыгане увели, вряд ли найдешь, а шум вокруг происшествия может оказаться убыточней, чем если купить нового коня — так что он бранил ямщика впрок. Но тот исчез со двора и вдруг явился с ружьем.

— Я иду в табор, — сказал он. — Или пусть вернут коня…

— Замолчи! — крикнул Хемет, резко, приказательно протягиваясь за ружьем. Но тот не отдавал. Он, Алсуфьев, был неудачливый лошадник, и только с поступлением в ямщину дела у него стали лучше, — так что он очень боялся, как бы Хемет не выгнал его.

Хемет все-таки отнял у него ружье и велел идти домой, но Алсуфьев не уходил. К вечеру Хемет собрал свободных ямщиков и сказал, что кому-то из них надо бы заночевать на усадьбе на всякий нехороший случай. Говоря так, он ничего такого не имел в виду, отчего Алсуфьев мог бы взволноваться. Просто он давно уж сомневался в бдительности старого и глухого сторожа. Но Алсуфьев, усталый, издерганный похмельем, пропажей коня и страхом быть выгнанным, вдруг крикливо стал говорить, что у него есть волчий капкан и он установит его в конюшне возле стены, выходящей в глухой переулок.

— Не посмеешь, — сказал Хемет с угрозой в голосе. Его возмущало усердие ямщика, вызванное страхом.

На следующий день Хемету прочитали в газете о пропаже коня в ямщине. Кража коня была таким же обычным и нередким делом, как, например, пьяная ссора, авария на столбовой дороге или надувательство маклера. И вот об этом-то расписано было в картинах: как храпел напившийся вдрызг ямщик и как воры крались и отвязывали лошадь. Он пренебрег бы этими глумливыми картинками, когда б не намеки на отсутствие порядка в ямщине и что частный собственник вряд ли будет болеть душой за общественных коней.

Он опять под вечер собрал ямщиков, еще не успокоенный от возмущения и страха за ямщину, и с горячностью стал говорить, что на сторожа надежда плохая и надо ухо востро