Шрифт:
Закладка:
В ту ночь Ольга не могла заснуть. Она беспокойно ворочалась в постели, предаваясь горьким размышлениям. Знай она заранее, как сложится ее жизнь в Палестине, разве не вернулась бы в Россию?.. И разве вышла бы замуж за Иеѓошуа, если бы предвидела, что он будет беспрерывно разъезжать по стране и общаться с арабами вместо жены?
Вечный шум моря за окном напоминал, что жизнь ее уже сложилась и в ней ничего не изменишь. Вот сегодня она могла пригласить Федорова сюда, в эту квартиру. Иеѓошуа ведь нет дома, и вряд ли он скоро вернется. Что ей помешало? Верность? Чувство долга? Страх перед неожиданным приходом кого-нибудь из родственников? Ольга места себе не находила от этих мыслей.
Внезапно в дверь постучали. Стук был тихий, почти неслышный. Ольга не отвечала, но сердце ее билось с бешеной скоростью. Неужели он? Как он посмел? Он ведь не знает, что Иеѓошуа нет дома.
Слабый стук повторился. Душевная борьба парализовала ее, не давая подняться с постели. Нет, это не может быть Сергей! Он ведь человек воспитанный, не придет без предупреждения. Конечно, втайне она мечтала, что за дверью стоит Федоров, но мечты сами по себе, а реальность сама по себе.
И снова стук — такой же тихий, но более настойчивый. Ольга повернулась, и ей показалось, что кровать скрипит так, что слышно во дворе. Который час? Полночь. Может, позже, а может, и раньше. Какое это имеет значение?
«Кто там?» — спросила она и не услышала собственного голоса.
Тишина.
Тот же вопрос по-арабски.
«Басам Иса», — раздался тихий голос за дверью.
Басам Иса был ливанский торговец хлопком, владевший дачей в Яффе. Его первая жена умерла в Бейруте, и он женился на женщине из семейства Рук. Их брак продолжался уже несколько лет, а дети все не появлялись. Две беременности закончились выкидышами. За третьей беременностью следила Ольга, которая заставляла супругу Басама Исы проводить большую часть времени в постели. Ольга была частой гостьей в их доме, и принимали ее там с почетом. Часто она возвращалась от них с мешочком мелких денег, которые раздавала племянникам и племянницам.
Ольге нравился Иса, который был моложе ее более чем на десять лет. Она ценила его ум и деловую смекалку и не раз брала у него ссуды для Иеѓошуа. Но сейчас Ольга почувствовала раздражение при мысли, что ей снова предстоит способствовать тому, чтобы в этот невыносимо сложный мир пришла новая жизнь.
Ольга встала, медленно и неохотно оделась, взяла хлыст, который всегда носила с собой, уходя ночью в город, и вместе с Басамом отправилась на телеге в его загородный дом. Было прохладно. Ольга так и не узнала, который час, но наверняка было уже за полночь. Убаюканная теплым соленым ветром и шумом моря, Яффа погрузилась в сон, и только цоканье копыт да скрип колес раздавались в пустынных переулках.
Уже подъезжая к дому, они услышали горькие сдавленные рыдания. Ольга приехала слишком поздно. Ребенок запутался в пуповине и задохнулся. Эго была девочка.
Глава двадцать первая
Человек и земля
На следующее утро Ольга не нашла в себе сил отправиться на работу. Видеть родных ей тоже не хотелось. Охваченная волнением, она решила поговорить с бароном Платоном Устиновым, пожилым опытным человеком, который был известен своей мудростью и оригинальностью. Он тоже когда-то оборвал все связи с Россией и пережил семейные бури. Ольга надеялась, что в его обществе сможет успокоиться или хотя бы собраться с мыслями.
Неординарность барона Устинова проявлялась в том, что с ним можно было откровенно обсуждать самые деликатные и сугубо личные вопросы. Ему часто приходилось говорить с мятущимися, измученными душевными страданиями людьми. Устинов был маленьким коренастым человечком с длинными волосами и бородой и непропорционально большими карими глазами. Он приехал в Палестину вместе с тамплиерами. В их секту он вступил, когда жил в немецкой провинции Вюртемберг. Барон построил в Яффе красивый двухэтажный дом, вокруг которого разбил сад. В этом саду росли диковинные растения; кусты индийского гибискуса, финиковые пальмы невероятной высоты и хвойные деревья из Австралии были рассыпаны в живописном беспорядке в соответствии с планом старшего садовника Аль-Хадефа. В укромных тенистых уголках росли широколиственные деревья, в ветвях которых резвились обезьяны и вили гнезда невиданные птицы. Там и сям попадались лужайки с яркими индийскими цветами. День и ночь этот сад наполняло птичье пение, а гордые павлины расхаживали по дорожкам, распустив царственные хвосты, на которых сверкали голубые, изумрудные и золотые глазки-кружочки.
Барон Устинов коллекционировал древности. Он относился к глиняным черепкам и бронзовым статуэткам, как любящий отец к детям. Он протирал их, снимал с них пыль, реставрировал. Иногда из разбитых кусочков ему удавалось склеить языческого божка или какое-нибудь украшение. Он вдыхал новую жизнь в древние предметы, воскрешая ушедшие эпохи. Барона интересовала история каждого черепка, попадавшего к нему, и он переписывался по этому поводу с коллекционерами и учеными из многих стран. В свободное время Устинов читал античные сочинения, Новый Завет и Коран, так что прошлое Палестины стало для него почти столь же реальным, как настоящее.
На рассвете его сад был похож на волшебное царство. Узенькие каменистые тропинки извивались между олеандрами, гнущимися под тяжестью розовых цветов. Золотые рыбки резвились в живописном пруду, окаймленном широколистным индийским тростником с алыми цветами. Финиковые пальмы перед домом жадно тянулись к солнцу, посылавшему им свои первые лучи, подобные золотым стрелам.
Ольга и русский барон сидели в «розмариновом уголке». Так барон называл тенистый закуток, где всегда благоухал розмарин. Вокруг в тщательно продуманном беспорядке росли плодовые деревья. Темнокожий слуга принес им розовую воду и сладости.
«Тяжко мне, дорогой Платон», — начала Ольга.
«Ну вот, Ольга, впервые от вас слышу такое. Вы ведь никогда не жалуетесь».
«Просто родные не слышат моих жалоб. Они считают, что я сильная и должна их поддерживать. Но у каждого человека есть свои трудности».
«Верно. Вот для этого людям и нужен Бог. Здесь особенно чувствуешь его присутствие — в пении птиц и шуме волн, в голосе муэдзина и в колокольном звоне».
«Это все философия. Вы же тоже сюда из Европы приехали. Зачем? Разве это принесло вам облегчение?»
«А я и не искал облегчения. Впрочем,
