с Германской империи. Следует спокойно разобраться в причинах временного одиночества революционной России. Среди них Радек ставил на первое место доминирование в европейских странах рабочей аристократии, представителей которой не бросали в окопы мировой войны. Выросшие на ее основе партии «буржуазных преторианцев» оказались гораздо сильнее российских соглашателей, время которых закончилось в Октябре.

Второй причиной того, что русский пролетариат оказался изолированным, называлась мощь германской военщины и бюрократии, т. е. «сил старого феодализма, принятых к себе на службу капитализмом и переродившихся в процессе капиталистической ассимиляции». Простая и доходчивая схема, щедро приправленная марксистской терминологией и умноженная усилиями тысяч партийных агитаторов и комиссаров, становилась национальной идеей новой России. Миллионы людей считали, что нужно «только день простоять, да ночь продержаться» — до тех пор, пока на подмогу не придет международный рабочий класс. Частью этой идеи было наличие у России «страшной военной тайны», которая обеспечивала ее непобедимость[232].

Очевидное поражение в мировой войне и «похабный мир» с немцами в такой трактовке оказывались лишь незначительными сюжетами в масштабной исторической драме, летописцем которой считал себя Карл Радек. Многие из его аргументов и выводов подхватывали Ленин и другие лидеры партии большевиков. В них было немало оригинального и справедливого. Ожесточение мировой войны, вызванное тем, что велась она по принципу «всё или ничего»[233], в статье Радека получало необычное обоснование: империалистические державы не могут заключить компромиссного мира, опасаясь, что такой мир ускорит европейскую революцию. Действительно, получилось так, что революцию и крах своих империй (Германской, Австро-Венгерской и Османской) получили только побежденные, в то время как державы-победительницы обошлись без социальных потрясений, упрочив свои позиции на мировой арене.

2.3. На службе в Наркоминделе

Став главой Среднеевропейского отдела Наркомата иностранных дел по протекции Адольфа Иоффе, который в апреле 1918 года отправился советским полпредом в Берлин[234], Радек с энтузиазмом принялся осваивать новую для него сферу практической политики. Превратившись в официальное лицо, он стал писать под псевдонимом Viator (Наблюдатель), но тональность и аргументация его регулярных статей в «Известиях» не изменилась ни на йоту. По его передовицам (иногда не подписанным, но внимательные читатели и профессиональные дипломаты легко узнавали фирменный радековский стиль) в германском посольстве и европейских столицах определяли внешнеполитический курс и настроения официальной Москвы.

В период кризиса, вызванного ультиматумом германской стороны о возвращении кораблей Черноморского флота из Новороссийска в Севастополь, Радек подчеркивал принципиальное отличие советской дипломатии от дипломатии западных стран. Нас волнуют не территориальные, а социальные изменения, выходящие за рамки отдельных государств. Германия тем временем продолжает скрытные попытки удушения русской революции, «ее военная партия добивается не дани, наложенной Брестским миром, а жизни России», — утверждала статья «Берлинские переговоры», появившаяся в «Известиях» 5 мая 1918 года.

Она была расценена в германском МИД как директива, данная советской делегации на предстоявших переговорах о Добавочном договоре к Брестскому миру[235]. «Между нами и буржуазными правительствами нет и не может быть никаких тайн», — писал Радек в данной статье, хотя именно этот договор, который будет подписан менее чем через три месяца, впервые в истории советской внешней политики содержал секретное приложение — обмен тайными нотами, на который пошли берлинские переговорщики, чтобы скрыть намечавшееся военное сотрудничество двух государств против английского десанта на Мурмане и Добровольческой армии на Северном Кавказе[236].

В самые критические моменты Гражданской войны Радек сохранял, по его собственным словам, спокойствие висельника[237], что не могло не импонировать большевикам с дореволюционным стажем. Жар полемиста, неприкрытый цинизм и черный юмор сочетались в его публицистике с уверенностью в окончательной победе Советской России над враждебным окружением. Массового читателя, не искушенного в большой политике, подкупала нарочитая простота и плакатность аргументов Радека, коллегам по Комиссариату иностранных дел импонировала его хладнокровная аналитика.

Так, он справедливо указывал на то парадоксальное обстоятельство, что брестское насилие над Россией не только стало фактором, развязавшим в стране гражданскую войну, но и «значительно подняло волю к защите народных масс стран Антанты, и таким образом укрепило положение империалистических элементов этих стран». В результате мыслящие круги немецкой буржуазии стали подумывать о пересмотре достигнутых под дулом пистолета договоренностей, сформировавших недолговечную Брестскую систему[238]. Утверждение, что порожденная ею «волна ненависти на Востоке может нагрянуть на Германию в момент ее сверхчеловеческого напряжения, в момент ее ослабления»[239], менее чем через полгода стало выглядеть как самосбывающееся пророчество.

Характерным примером первых шагов Радека на дипломатическом поприще является его «секретная записка» от 7 мая 1918 года, адресованная всем лидером РКП(б) и посвященная состоянию международных отношений на исходе Первой мировой войны. В духе «реальполитик» ее автор подвергал ревизии ключевую ленинскую установку на лавирование между воюющими коалициями, которое должно было обеспечить Советской России мирную передышку: «Взгляд, что вражда между обоими империалистическими лагерями представляет какую-нибудь охрану для России, оказался вполне иллюзорным именно потому, что немцам не удалось победить на Западном фронте, и что им предстоит еще период длительной борьбы, они принуждены пытаться сделать из России свой Hinterland [тыл. — А. В.]»[240].

Германский ультиматум, обещанный Радеком в «секретной записке», отнюдь не содержал в себе требований денационализации банков и внешней торговли Советской России, как предполагал автор. Германские дипломаты трезво оценивали «марксистское прожектерство» большевиков и рассчитывали на то, что их скороспелые реформы автоматически доведут российскую экономику до полного краха. А следовательно, можно было просто подождать, чтобы созревший плод упал и разбился.

В своих аналитических построениях Радек настаивал на том, что германская армия вот-вот вторгнется в Центральную Россию, чтобы по примеру Украины посадить там марионетку по типу гетмана Скоропадского. Но даже такой вариант не означал конца большевистской диктатуры: «Отклонив германский ультиматум, мы принуждены будем без всякого серьезного сопротивления очистить Россию по линии Волги, перенеся правительство в Самару или Екатеринбург, и сделать базой действий Поволжье». И здесь Карл Радек не был слишком оригинален, подобные проекты курсировали во фракции «левых коммунистов» накануне подписания Брестского договора.

Карл Бернгардович Радек

Художник И. И. Бродский

1920

[РГАСПИ. Ф. 489. Оп. 1. Д. 68. Л. 34]

Многочисленные внешнеполитические меморандумы, составившие немалую часть эпистолярного наследия нашего героя, не отличались логикой и последовательностью. Трезвые размышления перемежались трафаретными лозунгами, а сама записка 7 мая заканчивалась патетическим трюизмом: «Советское Правительство стоит теперь перед выбором: полная капитуляция или борьба не на жизнь, а на смерть». Стремление понравиться всем и вся, безудержный пафос и слабо прикрываемый цинизм делали Радека весьма востребованной политической фигурой второго плана в