– А почему нет? – твердо стоял он на своем. – Ты ведь любишь меня?

– Ты же знаешь, что да.

– Тогда все решено. Через неделю. Когда я вернусь из Кливленда, а твоя премьера уже состоится.

Тронутая и польщенная его напором, Нэнси опустила глаза.

– Хорошо. Все решено, дорогой, – прошептала она. – На самом деле я ужасно рада, – добавила она. – Знаешь, в Грейсвилле у меня было жуткое предчувствие, что ты попросишь меня бросить сцену до того, как мы поженимся.

– Правда?

Она кивнула:

– Возможно, это моя вина, но мне там действительно было не по себе. Я все время чувствовала, что твоя родня не одобряет мою профессию. А сцена так много значит для меня, дорогой. – Теперь Нэнси смотрела на него с нежностью – ее глаза светились неподдельным чувством. – О, понимаю, я еще мало чего добилась. Но я добьюсь, я добьюсь! И не глупыми ролями в глупых пьесах, а в настоящих вещах – Ибсена, Шоу и Шекспира. Когда-нибудь я так сыграю Офелию, Крис, что ты затаишь дыхание. Я знаю – у меня получится. Должно получиться. Тебе придется гордиться мной. Это ужасно, дорогой, иметь такой зов в крови. Это как любить тебя. Я ничего не могу с этим поделать. Я не могу отказаться от этого. И почему я должна отказываться? Мы два умных любящих друг друга человека. И мы живем в двадцатом веке. Ничто на свете не мешает мне быть с тобой и, кроме того, быть актрисой. Разве не так, дорогой, разве не так?

Ее доводы, столь искренние и неожиданные, безотчетно тронули его.

Не глядя на нее, он потянулся и пожал ей руку. Его голос был полон сопереживания, когда он ответил:

– Сначала я не понимал тебя, Нэнси, но теперь, кажется, понимаю. Я думал, ты просто развлекаешься в театре. Теперь я вижу, что был не прав. И поверь мне: если для тебя театр и брак одинаково важны, то и для меня это будет так.

Они помолчали, а потом Нэнси сказала:

– Люди всегда сталкивались с этой дилеммой – брак или карьера. Но мы ведь решим это, верно, Крис?

– Да, мы решим.

– Спасибо, Крис, – прошептала она. – Это заставляет меня любить тебя еще больше. – Она опять помолчала. – А ты, дорогой? Ты тоже сильно меня любишь?

Его пристальный взгляд выразил ровное, неколебимое внимание.

– Да, – ответил он, – я действительно люблю тебя, Нэнси. Разве я не говорил тебе об этом сотни раз?

Когда Кэтрин вернулась, они уже беседовали о чем-то нейтральном. Было довольно поздно. Оркестр заиграл с характерным для финала подъемом. Мэдден впервые за вечер прямо посмотрел на Кэтрин. Казалось, он наконец почувствовал себя непринужденно, и его тон был спокойным и приятным.

– Надеюсь, хорошие новости?

Кэтрин слабо улыбнулась:

– Это был Бреге. Брандт только что позвонил ему из Чикаго и подтвердил нашу договоренность. Он получил фотографии, которые я ему послала, – цветные увеличенные изображения Гольбейна, – и он весьма впечатлен. Завтра он летит в Нью-Йорк, и в три часа дня мы встречаемся. Все, что мне осталось, – это вручить ему миниатюру, и она будет продана.

– Классная работа! – Нэнси в знак одобрения хлопнула ладонью по столу. Ее лицо сияло от счастья. – Поздравляю, дорогая! Я так рада.

– Гора с плеч, – добавил Мэдден.

– Да, – сказала Кэтрин. – Так и есть.

Музыканты исполняли свой последний номер. Было два часа ночи. Народ потянулся к выходу.

– Что ж, – сказал Мэдден, – думаю, нам всем пора ко сну.

Нэнси весело рассмеялась:

– Чепуха, дорогой! Еще слишком рано. Праздник не закончился. – Встав, она закуталась в шаль. – Мы сейчас пообщаемся с компанией Бертрама и отправимся в «Лонгчемпс» за какими-нибудь сэндвичами.

На усталое лицо Мэддена набежала тень, но быстро исчезла. Кэтрин почувствовала, что у него нет желания продлевать вечер. Он открыл было рот, словно хотел что-то сказать, но промолчал. В вестибюле они встретили Бертрама и остальных. Лесли Джин Маркс и Глория Бишоп тоже каким-то образом оказались тут, а позолоченные зеркала на стенах множили количество присутствующих, отчего вся картина выглядела достаточно внушительно, даже для Нэнси. После этого у Кэтрин, при всем ее желании, не было возможности еще поговорить с Мэдденом. На следующий день он, как и планировал, уехал в Кливленд.

Глава 14

На следующий день около трех часов Кэтрин вышла из дома, чтобы принять в своем офисе Брандта. Мелкий дождик пронизывал воздух, просачиваясь сквозь завесу тумана над головой. Вопреки своему обыкновению, Кэтрин взяла такси, и, пока она ехала, мысли, роившиеся в ее сознании, казались такими же серыми и смутными, как полосы тумана снаружи. Воспоминания о прошлой ночи – о ночном клубе, Дейзи Джервис, о посиделках в «Лонгчемпсе», о веселье Нэнси и стоическом выражении лица Мэддена – все это хаотично крутилось в ее голове.

И она более рассудительно подумала о возвращении Мэддена в Кливленд, о том, как, избавившись от непривычного досуга последних недель, он перейдет на другой уровень существования, земной и практичный, соответствующий его реальному статусу. Она видела, как он выходит из поезда, с саквояжем в руке, с поднятым воротником пальто и в надвинутой на лоб шляпе, – его смуглое серьезное лицо обращено к маленькой фабрике с одной трубой, где его встретят преданные сотрудники – менеджер, бригадир, стенографистка и, возможно, полсотни рабочих. Почему ей представилась такая картина, она не могла бы сказать, однако была убеждена в ее реальности, как будто сцена разыгрывалась прямо у нее перед глазами.

Кэтрин вздохнула. Она должна была держать в узде свои эмоции и собрать все силы, какие у нее были, для встречи с Брандтом. Как только она продаст миниатюру, то сможет прикинуть, как побыстрее вернуться в Англию. Кроме премьеры Нэнси, больше ничто ее тут не удерживало. Мэддену и Нэнси она больше не понадобится. От нее будет мало толку во время их медового месяца, с горечью подумала она.

Ее пробрала дрожь от холода и сырости, когда она вылезла из такси и быстро направилась к офису, где ее ждал Бреге. Это был не сам офис, а подсобное помещение, по сути крошечный закуток, где едва хватало места для письменного стола, электрического гриля и пары стульев. От нее не ускользнуло, что Бреге – худой, с орлиными чертами лица – явно нервничал, хотя и держался вежливо и сдержанно. Трогательный и нелепый, он с пафосом сварил на маленькой плите кофе, который вместе с тарелкой сладкого печенья предложил ей в качестве угощения.

Это был хороший кофе, горячий и крепкий, с настоящим французским привкусом.